/Сожаления о Риме. / Герцог выслушал меня довольно внимательно, потому как прекрасно знал — все, что я ему говорил, исходило из приказаний Месье Кардинала. Я обязал его таким образом, постоянно тревожа его своими хлопотами, ходить в течение нескольких дней к утреннему и вечернему туалету Короля. Так как ему надлежало принимать там приказы Его Величества, он делал это на протяжении какого-то времени, но либо он не находил ничего хорошего в том, что Король обращался ко мне, когда речь заходила о какой-нибудь детали, или же, и это более правдоподобно, он просто не был рожден терпеть насилия, какие приходится применять к себе при Дворе, он вскоре вернулся к своему естественному поведению. Он даже не мог помешать себе, когда вокруг него собиралась кое-какая молодежь, рассказывать им об усладах Италии. Особенно, когда он заговаривал о Риме, ему всегда требовалось никак не меньше часа, прежде чем закончить. Он называл его своей дорогой отчизной, и наконец, легко было заметить по всему, что он об этом говорил, насколько он считал абсолютно ничем все удовольствия Двора и Парижа в сравнении с теми, далекими. Я счел своим долгом предупредить Месье Кардинала, дабы он внушил ему, что не при помощи таких вот средств становятся однажды Маршалом Франции. Со своей стороны я говорил, если мне позволено высказать ему мои ощущения, я находил, что он поступал не совсем удачно, показываясь столь естественным перед всем светом; быть может, он просто не знал, что при Дворе буквально все передавалось Королю; здесь бесконечное множество людей занималось исключительно этим ремеслом; итак, он не должен был верить, будто его обойдут вниманием лишь потому, что он племянник Министра; они не жалеют времени, лишь бы потрепать языком, и с ними никогда ничего не случается; кроме того, сам Король хранил секреты, потому как без этого ему не пожелали бы больше ничего докладывать.

/Кардинал и его Мушкетеры. / Все, что я смог ему сказать, так ни к чему ему и не послужило; после двухнедельного постоянного пребывания в Лувре он целый месяц туда не заглядывал. Между тем, Месье Кардинал завел себе Роту мушкетеров, вроде Роты Короля. Он не осмелился, однако, дать ей лошадей, как у Мушкетеров Его Величества. Он удовлетворился тем, в ожидании лучших времен, что создал ее для службы в пешем строе. Но с какой бы завистью он ни хотел устроить ее прекрасно, и с какой бы завистью он ни смотрел на других, нравившихся ему воинов, в нее вошло очень мало высокородных особ. По этой причине он умолил Короля направлять туда пажей из его большой и малой конюшен, когда они будут вырастать из их штанишек. Но так как его Рота с самого начала была поставлена на дурную ногу, и было там множество простонародья, большая их часть предпочитала лучше удалиться к себе, чем проявить к нему такую учтивость. Офицеры, кого он туда поместил, также ни у кого не пробуждали ни малейшего желания в нее поступать; двое наиболее значительных были ничтожествами, а следующие за ними еще и в настоящее время невесть что такое, если, конечно, исключить Монброна, кто сегодня является Мэтром лагеря полка Короля и Бригадиром Пехоты. Его Преосвященство принял, однако, нескольких старых кавалеров из полка Кардинала и полка Манчини, дабы возглавить Роту, но и они показались чудовищными всем тем, кто знал ремесло. В самом деле, так как все Офицеры этих новых мушкетеров нигде и никогда не служили, кроме Пехоты, да еще и в течение весьма малого времени, стоило удивляться, как это он хотел, чтобы члены были какой-либо иной натуры, чем голова. Совершенно иначе обстояли дела с Ротой, где я имел честь быть Офицером. Король сам отрядил из полка Гвардейцев старых солдат, людей ладно скроенных и обладавших большой отвагой, дабы сделаться там тем же, чем те старые кавалеры стали в другой, а так как у них не было средств экипироваться самим, чтобы представлять собой лицо Роты, он помог им своей щедростью.

/Месье де Бемо, скупец и ревнивец. / Бемо был устроен примерно в то же самое время, когда Месье Кардинал отдал мне эту должность. Он женился на дочери Плювинеля, чьим ремеслом было обучение верховой езде. Она была красива, а у него имелось кое-какое состояние. Он был почти так же обеспокоен, как одним обстоятельством, так и другим, потому что был скуп и ревнив. Обладать красивой женой и деньгами, не возбуждая при этом желания у других завладеть всем этим, представляло для него задачу немалой трудности. Однако, так как он уже видел себя вовлеченным в такое положение, он сделал все возможное, дабы выйти из него с честью. Итак, он уложил свои деньги в железный сундук, выстаскивая их оттуда только в случае крайней необходимости; если бы он мог проделать такую же штуку со своей женой, это было бы для него величайшим удобством, главное, в стране, где ему было бы позволено, как в стране его мэтра, использовать определенные машины, дабы укрыть его голову от того, чего он опасался. Но так как это было ему еще менее позволено, чем кому-либо другому, он купил ей одну из самых огромных масок в Париже, с одним из самых громадных подбородников, и обязал ее постоянно носить все это на лице. Он рассчитывал, что так как любовь возбуждается обычно через глаза, никто не сделается влюбленным в маску, особенно вот в такую, походившую как две капли воды на маску какой-нибудь старухи, но довольно было и того, что в свете узнали, какой он поражен болезнью; разумеется, никто и не пытался его от нее излечить. Нашлись достаточно коварные люди, ни с того ни с сего пускавшиеся в разговоры с этой маской, хотя они никогда и не видели того, что находилось под ней. Однако, так как и несчастье для чего-нибудь бывает хорошо, он настолько утомился все время быть настороже, что это натолкнуло его на мысль, положившую начало его удаче. Он рассудил, что если бы он смог засадить ее в какой-нибудь замок, она не была бы настолько открыта ухаживаниям первого встречного, как с ней обстояло дело в настоящее время. Он, тем не менее, был глубоко неправ, что так беспокоился из-за подобной мелочи, поскольку она была мудра, и он никогда и ничем бы не рисковал с особой ее характера. Но, какой бы мудрой она ни была, ему все равно было бы легче излечиться от болезни, чем от страха, а потому он разъезжал осматривать кое-какие замки в десяти или двенадцати лье от Парижа с намерением их купить.