И я – едва ли не впервые в своей жизни – увидела, как краснеют взрослые (даже не просто взрослые, а старые!) мужчины.

Неудивительно, что больше мой отец нас не навещал. И не звонил.

Я закончила школу, со второй попытки поступила в институт – к сожалению, не на университетский филфак, как мечтала, а всего лишь в педагогический. Закончила его, поработала годик по специальности, указанной в дипломе – то есть в школе училкой младших классов, – и с позором оттуда сбежала. Долго мыкалась, пыталась устроиться то переводчиком, то даже менеджером по рекламе. А когда мне исполнилось двадцать шесть, наконец нашла свою нишу. Удалось счастливо применить и характер (спокойный, без особых карьерных мечтаний), и образование (педагогическое), и то, что я иностранным языком неплохо владею (английским меня чуть не с пеленок третировала все та же бабуля).

Я устроилась педагогом-воспитателем в частный детский сад. Вы, конечно, можете сморщить нос, и я с вами частично соглашусь. Не самая престижная должность, на визитной карточке ее золотыми буквами не напечатаешь. Но только с обычными детскими садами – из тех, что во дворах спальных микрорайонов – мой садик ничего общего не имел. Те муниципалитет финансирует – а нашим владели капиталисты. И предназначался он тоже для детей капиталистов. Располагался в ближнем Подмосковье, в огромном, полторы тысячи квадратных метров, особняке. Роскошная отделка, множество игровых комнат, крытый бассейн, во дворе – шикарная детская площадка, теннисный корт и полигончик для электромобилей.

Месяц посещений сего райского места стоил нереально дорого, соответственно, и публика, сдающая сюда своих отпрысков, была чрезвычайно серьезная. Детей привозили сплошь шоферы в аккуратных костюмчиках, а если жаловали сами родители – от них в буквальном смысле деньгами пахло. Свежими, только что отпечатанными, обязательно крупными купюрами. Наши нянечки и тетушки с кухни, если случайно с родителями сталкивались, всегда глаза опускали до полу. А я (хоть и холодело частенько в груди) всегда старалась общаться с ними на равных:

– Добрый день, Михаил Дмитриевич. Хочу рассказать про вашего Петю. Он, безусловно, молодец, все на лету схватывает, и стихи запоминает быстрее всех в группе. А вот с горшком по-прежнему проблемы. Вы уж возьмите этот вопрос под личный контроль, ладно?

И Михаил Дмитриевич, в дорогущем, пошитом на заказ костюме, смущался, и опускал глаза, и виновато лепетал, что обязательно примет меры и что взрослому парню (в следующем месяце будет целых два с половиной года!), конечно, не положено справлять малую нужду в штанишки.

– Ты молодец, Бэлка, – восхищались коллеги. – Как с ними строго!

Но только что с того? Мои рассказы про поведение чад отцы выслушивали внимательно, но смотрели на меня совсем не как на женщину, а как на обслуживающий добросовестный и квалифицированный персонал.

В общем, проработав в саду больше года, я к олигархам привыкла, но в их круг не вошла. Лишь единственный раз явление очередного богача в очередном дорогущем костюме повергло меня в ступор.

Однажды в наш детский садик явился... мой отец. Но боже, до чего же он изменился!

Тогда, при первой нашей встрече – двенадцать лет назад, – в памяти осталось: неуверенный в себе, несчастный, неустроенный человек, в котором вдруг (запоздало!) проснулась отцовская любовь. Впрочем, бабушка возмущенно говорила: «Да какая там любовь! Просто к московской квартире прибиться захотел!»

Сейчас же достаточно было единственного взгляда, чтобы понять: наша с мамой и бабушкой малогабаритная «двушка» в непрестижном столичном районе Люблино вызовет у этого мужчины лишь насмешку. Начать с того, что в садик он приехал (я подсмотрела на гостевой парковке) на «Роллс-Ройсе». Я не очень, конечно, разбираюсь в ценах на недвижимость, но, думаю, нашу квартирку поменять на такую машину не получится – автомобиль выйдет куда дороже. Да и весь вид отца (элегантные золотые часы, идеальная металлокерамика зубов, нарочито скромно-строгий костюм) не говорил, а кричал: «Я – богат! Я – успешен! Я состоялся!»

И в голове моей пронеслось: до чего несправедлива жизнь! Ведь мы оба – и он, и я – прожили, не видя друг друга, двенадцать лет. Я за это время всего лишь закончила школу, институт да с огромным трудом нашла более-менее приличную работу. (Впрочем, сейчас, глядя на отца, я понимала, сколь жалко мое нынешнее положение в сравнении с его высями.) А он, он... Из обтерханного, неустроенного мужичка обратился в экую птицу!

Отец меня тоже сразу узнал. Глаза блеснули, пальцы нервно хрустнули. Но голос остался бесстрастным:

– Неужели Бэла?..

– Да, – склонила я голову. И с трудом вытолкнула из себя такую непривычную фразу: – Здравствуй... папа.

Дело происходило во дворе. Малышня из моей группы с азартом осваивала новую извилистую, как в аквапарках, горку, и, разговаривая с отцом, я не сводила со своих подопечных глаз. Понятно, конечно, что все безопасно, покрытие пластиковое, лесенка с высоченными перилами, да еще и специальный инструктор по спорту рядом, но дети есть дети. Даже в обычных садиках родители из-за малейшего синяка скандал устраивают – а здешняя элита, как говорит наша директор, и пристрелить может.

– Значит, ты здесь воспитатель! – продолжал отец. – Ну, да! Мне же сказали: имя у вашей воспитательницы необычное Изабель Николаевна! Как я сразу не догадался!

По его лицу мелькнула и быстро растаяла улыбка. Ну, к такой реакции я привыкла. Мое французское имя в сочетании со вполне русским отчеством всегда вызывало насмешки. Сколько я натерпелась из-за него (дурацкая мамина задумка – назвать дочь в честь актрисы Изабель Юппер), что в раннем детстве, что в школе!

А мужчина (нет, называть его «папой» у меня язык больше не повернется) сказал:

– Значит... вот ирония судьбы... мой Макар будет в твой группе!

Его глаза метнулись в глубь двора, к площадке, где стояли электромобили. В одном из них – самом огромном «джипе» – важно восседал курчавый, на вид лет трех мальчишка.

– Вон он, разбойник, – махнул в его сторону отец.

Снова смерил меня взглядом и констатировал:

– Твой сводный брат. Младше тебя... на двадцать четыре года.

А тут и наша директриса подбежала. Широко заулыбалась отцу – и по размаху ее оскала я поняла: тот действительно важная птица. Начальница наша расточала улыбки строго по ранжиру – от скупой полосочки губ в адрес скромного топ-менеджера до сплошного меда подмосковному губернатору. Представила нас с отцом (вот хохма-то!) друг другу и сообщила, что его сын, маленький Макар Малыгин, действительно зачислен под мое начало.

– Очень рада... – пробормотала я.

А в голове промелькнуло: мама Макара ведь формально получается моя мачеха. Интересно, она хотя бы моего возраста? Или младше?

Удивительный все-таки вираж заложила жизнь!

Отец, видно, думал о том же. Потому что, когда директриса отошла, задумчиво произнес:

– А я думал, что наши с тобой пути разошлись навсегда...

Я пожала плечами:

– Они и разошлись. Вы – заказчик (так в нашем саду сотрудники иронически называли родителей), а я – персонал. Буду на вас работать. Точнее, на вашего сына.

И перешла к обычным для родителей новичков вопросам:

– Ему, вы сказали, три года? Расскажите, пожалуйста, что он умеет...

– Потом, – отмахнулся отец. – Лучше скажи: как мама?

В его глазах промелькнули искры явного интереса – я бы даже сказала, былой страсти.

– А что мама? – пожала плечами я. – Все хорошо. Работает.

«Все надеется на хорошую дачу накопить. Панкреатит ее замучил. Поседела вся. И с бабушкой – той уже семьдесят, постоянные болезни, капризы – они каждый день ругаются...»

И в свою очередь произнесла:

– А вы, я смотрю, разбогатели...

Получилось не очень вежливо, но мне вдруг стало обидно. Мама в своей поликлинике на две ставки пашет, и я в этом садике каждый день с восьми до восьми с единственным выходным, и тут вдруг давно забытый отец выплывает. Из новой жизни, на роскошном автомобиле, с новым, явно от молодой красотки-жены, ребенком...