Проходит ещё полгода. Эти полгода многое меняют в моей жизни. И не только в моей, но и в жизни Корнелии. Есть, наверно, какие-то биологические законы, определяющие, кому и кого нужно было бы любить. Я юрист. Я знаю много законов. Но этих законов я не знаю. Однако я подчиняюсь им так же, как все. Я любил девушек и до Корнелии. Мне бывало очень тяжело, когда я ссорился и расставался с ними. Но я всегда чувствовал, что будет кто-то ещё, что впереди много счастья.

С Корнелией я не ссорился и не расставался. Но с самого начала я почему-то чувствовал, что после неё не будет никого, что после неё счастья не будет. Поэтому я даже думать не хотел о том, что будет «после», о том, что случится, если Корнелия меня не полюбит.

Может, именно это всё и решило?.. Я ведь уже не представлял себе жизнь без Корнелии, и Корнелия не могла этого не понимать.

Я знал, что она всё время сравнивает. Я знал, что мне трудно выдержать сравнение с Гао — мудрым и смелым человеком. Но я знал также, что ей приходится сравнивать не только нас. Ей приходилось сравнивать жизнь — ту жизнь, которая ожидала её с Гао, и ту, которая ожидала её со мной. Я очень надеялся на то, что сама наша жизнь поможет ей сделать этот выбор, проголосует за меня.

Я всё больше рассказывал ей о нашей стране, о том, чем она отличается от других стран, о тех великих, справедливых принципах, которые заложены в основе всей нашей жизни. Чем лучше Корнелия знала русский, чем глубже вгрызался я в латынь, тем всё более обстоятельными становились мои рассказы. Я объяснил ей, что я юрист, что я знаю законы. Гао ещё только предстоит создавать справедливые законы. А у нас они созданы — бери, пользуйся, не позволяй их нарушать. Корнелия усмехнулась.

— Создавать справедливые законы интереснее, чем пользоваться готовыми. — Она сказала это спокойно, раздумчиво, Именно поэтому ваши единомышленники в других странах не сбегаются к вам, а живут и борются там, где родились.

Я понял её. Я понял, что мне не нужно больше говорить о Гао. Я понял, что мне не нужно больше помогать ей в сравнениях. Мне нужно только ждать. Она сравнит сама.

Вскоре после того вечера, когда мы слушали у Виктора пластинки Робертино Лоретти, я принёс домой новенький проигрыватель и кучу пластинок. Особенно много я купил итальянских песен. Все пластинки с итальянскими песнями, какие только были в магазине, я притащил домой.

Наверно, это был лучший подарок, какой Корнелия получила за всю жизнь. Несколько дней она буквально не отходила от проигрывателя. С утра до вечера крутила пластинки, сожгла три предохранителя и страшно испугалась, когда сгорел первый.

— Разве на корабле у открывателей звёзд не было записей музыки? — спросил я.

— Какая-то музыка у них была, — ответила Корнелия. — Но я никогда не видела, откуда она исходит. Я не могла ею управлять. И она мне не очень нравилась. Она была тягучая и некрасивая. Но Гао и спутники слушали её с удовольствием. Может, у нас просто по-разному устроен музыкальный слух? Наверно, если бы я даже и могла управлять их музыкой, мне бы не захотелось это делать. А такой музыки у них не было. Она кивнула на проигрыватель. — Эта музыка — как праздник,

...Скоро меня уже хорошо знали в магазине пластинок. Я покупал их, наверно, больше, чем кто-либо, Я знал, что каждая новая пластинка — радость для Корнелии. А мне так хотелось, чтобы у неё было больше радости!

Как-то к концу дня Витька снова позвонил мне в адвокатскую коллегию:

— Ты сегодня вечером будешь дома?

— Да.

— И Корнелия, разумеется, тоже?

— Видимо. Она пока не уходит по вечерам одна.

— Я хочу прийти к вам вечером с одной молодой дамой...

— Я буду чертовски рад, старик! Давно пора!..

— Увы, Мишка, это не совсем то, что ты думаешь. Эта дама оттуда...

— Откуда?

— Ну, помнишь наше письмо?

— А-а... — У меня на душе снова заскребли кошки. — А я уж думал, ему не поверили...

— Да, в общем-то, не очень и поверили... Но выход нашли деликатный, ничего не скажешь... Этой даме поручено приглядеться к Корнелии и решить, можно ли использовать её... ну, для начала хотя бы в качестве лаборантки. А там видно будет... В общем, они хотят посмотреть её не в разговорах, а в деле. По-моему — разумно.

— По-моему — тоже.

— Теперь ещё вопрос: что мы скажем Корнелии?

— Странный вопрос! Нужно сказать всё как есть!

— А ты уверен, что тут не будет, так сказать, обратного эффекта? Мы ведь не можем рисковать.

— Ну, давай скажем, что это просто твоя сотрудница, твой друг. Она может готовить Корнелию к школе.

— Честно говоря, я думал о таком же варианте.

— Смотри только, не сорвись, Витька. Корнелия моментально почувствует любую фальшь.

— Фальши не будет, старина. Вера мне очень нравится. Мы провели сегодня вместе весь день. И это был один из лучших дней в моей жизни.

— Ну, что ж... Я рад за тебя! Жду!

Когда они пришли вечером, я понял Витьку. Вера была не просто красивой, золотоволосой женщиной. Вера была обаятельной женщиной. Она как-то вся светилась теплотой и добротой. Она принесла с собой в наш дом какую-то весеннюю свежесть, какой-то удивительный уют. Она была настолько по-хорошему простой, держалась настолько естественно, что уже через полчаса бесследно исчезла обычная неловкость первого знакомства. А к концу вечера я почувствовал её другом — старым, надёжным, испытанным.

У меня ещё никогда и ни с кем так не было. Корнелия ничуть не удивилась тому, что Витька пришёл не один. Мне даже показалось, она давно ждала этого. Она была очень рада Вере, просила её приходить почаще. Она жаловалась на то, что у неё нет подруги, а без подруги плохо.

И Вера обещала приходить почаще. И на самом деле, пришла и на следующий день, и в другие вечера, и в ближайшее воскресенье, которое мы почти с самого утра провели все вместе.

По вечерам Витька приходил позже Веры и ждал её у меня, пока Вера занималась с Корнелией. Они говорили сразу и о физике, и о химии, и о математике. И Витька рассказывал, что Вера в восторге от Корнелии, хотя в её знаниях и есть какие-то, с нашей точки зрения, провалы, какие-то странности. Корнелия, например, не поняла, зачем нужна менделеевская таблица. Классификация элементов у открывателей звёзд была совершенно иной. И элементов они знали больше и группировали их не по атомному весу, а по длительности распада. Впрочем, провалов было немного. Главное Корнелия знала. И в физике, и в химии, и в математике. И знала не на уровне институтских программ, а на уровне новейших наших диссертаций. Может, она знала и больше. Но о большем Вера просто не могла её спросить. Формулы нуль-пространства, которыми занимаются у нас целые группы сильнейших математиков, Корнелия выводила быстро и экономно и говорила, что открывателям звёзд эти формулы давно известны, хотя практическое осуществление их они и считают маловероятным. Не потому что человек не сможет, а потому что не захочет. Слишком велики будут разрушения, которые принесёт осуществление формул нуль-пространства. Столь велики, что результаты, добытые подобным опытом, потеряют смысл для человечества.