В торжественном, лучистом свете,

Что блещет сквозь густой туман

Отшедших вдаль тысячелетий,—

Подобен огненной комете,

Над миром ты горишь, Тигран!

Ты понял помыслом крылатым

Свой век, ты взвесил мощь племен,

И знамя брани над Евфратом

Вознес, в союзе с Митридатом,

Но не в безумии, как он.

Ты ставил боевого стана

Шатры на всех концах земных:

В горах Кавказа и Ливана,

У струй Куры, у Иордана,

В виду столиц, в степях нагих.

И грозен был твой зов военный,

Как гром спадавший на врагов:

Дрожал, заслыша, парф надменный,

И гневно, властелин вселенной,

Рим отвечал с семи холмов.

Но, воин, ты умел Эллады

Гармонию и чару чтить;

В стихах Гомера знал услады,

И образ Мудрости-Паллады

С Нанэ хотел отожествить!

Ты видел в нем не мертвый идол;

Свою заветную мечту,

Вводя Олимп в свой храм, ты выдал:

Навек — к армянской мощи придал

Ты эллинскую красоту!

И, взором вдаль смотря орлиным,

Ты видел свой народ, в веках,

Стоящим гордо исполином:

Ты к светлым вел его годинам

Чрез войны, чрез тоску и страх…

Когда ж военная невзгода

Смела намеченный узор,—

Ты помнил благо лишь народа,

Не честь свою, не гордость рода,—

Как кубок яда, пил позор.

Тигран! мы чтим твой вознесенный

И лаврами венчанный лик!

Но ты, изменой угнетенный,

Ты, пред Помпеем преклоненный

Во имя родины, — велик!

11 декабря 1916

Забыть ли час, когда у сцены,

Минуя весь амфитеатр,

Явился посланный Сурены,

С другой, не праздничной арены,—

И дрогнул радостью театр!

Актер, играя роль Агавы,

Из рук усталого гонца

Поспешно принял символ славы,

Трофей жестокий и кровавый

С чертами римского лица.

Не куклу с обликом Пенфея,

Но вражий череп взнес Ясон!

Не лживой страстью лицедея,

Но правым гневом пламенея,

Предстал пред зрителями он.

Подобен воинскому кличу

Был Еврипида стих живой:

«Мы, дедовский храня обычай,

Несем из гор домой добычу,

Оленя, сбитого стрелой!»

Катясь, упала на подмостки,

Надменный Красе, твоя глава.

В ответ на стук, глухой и жесткий,

По всем рядам, как отголоски,

Прошла мгновенная молва.

Все понял каждый. Как в тумане,

Вдали предстало поле Карр,

И стяг армянский в римском стане…

И грянул гул рукоплесканий,

Как с неба громовой удар.

В пыланьи алого заката,

Под небом ясно-голубым,

Тем плеском, гордостью объята,

Благодарила Арташата

Царя, унизившего Рим!

1916

Кем этот призрак заколдован?

Кто задержал навеки тень?

Стоит и смотрит, очарован,

В зубах сжав веточку, олень.

С какой изысканностью согнут

Его уверенный хребет!

И ноги тонкие не дрогнут,

Незримый оставляя след.

Летят века в безумной смене…

Но, вдохновительной мечтой,

На черно-блещущем эбене

Зверь неподвижен золотой.

Золотошерстный, златорогий,

Во рту с побегом золотым,

Он гордо говорит: «Не трогай

Того, что сделалось святым!

Здесь — истина тысячелетий,

Народов избранных восторг.

Лишь вы могли, земные дети,

Святыню выставить на торг.

Я жду: вращеньем не случайным

Мой, давний, возвратится день,—

И вам дорогу к вечным тайнам

Укажет золотой олень!»

Февраль 1917

Мы — те, об ком шептали в старину,

С невольной дрожью, эллинские мифы:

Народ, взлюбивший буйство и войну,

Сыны Геракла и Ехидны, — скифы.

Вкруг моря Черного, в пустых степях,

Как демоны, мы облетали быстро,

Являясь вдруг, чтоб сеять всюду страх:

К верховьям Тигра иль к низовьям Истра.

Мы ужасали дикой волей мир,

Горя зловеще, там и здесь, зарницей:

Пред нами Дарий отступил, и Кир

Был скифской на. пути смирен царицей.

Что были мы? — Щит, нож, колчан, копье,

Лук, стрелы, панцирь да коня удила!

Блеск, звон, крик, смех, налет, — всё бытие

В разгуле бранном, в пире пьяном было!

Лелеяли нас вьюги да мороз;

Нас холод влек в метельный вихрь событий;

Ножом вино рубили мы, волос

Замерзших звякали льдяные нити!

Наш верный друг, учитель мудрый наш,

Вино ячменное живило силы:

Мы мчались в бой под звоны медных чаш,

На поясе, и с ними шли в могилы.

Дни битв, охот и буйственных пиров,

Сменяясь, облик создавали жизни…

Как было весело колоть рабов,

Пред тем, как зажигать костер, на тризне!

В курганах грузных, сидя на коне,

Среди богатств, как завещали деды,

Спят наши грозные цари; во сне

Им грезятся пиры, бои, победы.

Но, в стороне от очага присев,

Порой, когда хмелели сладко гости,

Наш юноша выделывал для дев

Коней и львов из серебра и кости.

Иль, окружив сурового жреца,

Держа в руке высоко факел дымный,

Мы, в пляске ярой, пели без конца

Неистово-восторженные гимны!

1916

Что моя жизнь? лишь тоска да забота!

С утра до вечера — та же работа!

Голод и холод меня стерегут.

Даже во сне — тот же тягостный труд,

Горстка оливок да хлебная корка!

Что ж мне страшиться грозящего Орка?

Верно, на бреге Кокита опять

Буду работать и буду страдать

И, засыпая в обители Ада,

Думать, что встать до рассвета мне надо!

15 октября 1916

Нас — миллионы. Всюду в мире,

Разбросан, сев костей лежит:

В степях Нумидий и Ассирии,

В лесах Германий и Колхид.

На дне морей, в ущельях диких,

В родной Кампании мы спим,

Чтоб ты, великим из великих,

Как Древо Смерти, взнесся, Рим!

1915

— Юноша! грустную правду тебе расскажу я:

Высится вечно в тумане Олимп многохолмный.

Мне старики говорили, что там, на вершине,

Есть золотые чертоги, обитель бессмертных.

Верили мы и молились гремящему Зевсу,

Гере, хранящей обеты, Афине премудрой,

В поясе дивном таящей соблазн — Афродите…

Но, год назад, пастухи, что к утесам привыкли,

Посохи взяв и с водой засушенные тыквы,

Смело на высь поднялись, на вершину Олимпа,

И не нашли там чертогов — лишь камни нагие:

Не было места, чтоб жить олимпийцам блаженным!

Юноша! горькую тайну тебе открываю:

Ведай, что нет на Олимпе богов — и не будет!

— Если меня испугать этой правдой ты думал,

Дед, то напрасно! Богов не нашли на Олимпе

Люди? Так что же! Чтоб видеть бессмертных, потребны

Зоркие очи и слух, не по-здешнему, чуткий!

Зевса, Афину и Феба узреть пастухам ли!

Я ж, на Олимпе не быв, в молодом перелеске

Слышал напевы вчера неумолчного Пана,

Видел недавно в ручье беспечальную Нимфу,

Под вечер с тихой Дриадой беседовал мирно,

И, вот сейчас, как с тобой говорю я, — я знаю,