Такого не бывало на самом деле с того случая, когда Хью-тон Миффлин купил у него сборник научных размышлений под названием «Место, где нет дорог». Даже Нобелевская премия за работы по нуклеиновым кислотам такого оживления у него не вызвала.

Наутро он встал позже обычного и был немного рассеян, когда приехал в лабораторию, где все, конечно же, говорили о гибели Корда Маевского. На доске объявлений висела записка с указанием имени и адреса отца и сестры Маевского.

В несколько минут десятого Гамбини собрал сотрудников в комнате для совещаний.

- Он строил машину, описание которой нашел в тексте, - сказал Гамбини. - Мы не знаем, что это должно было быть. Пит считает, что оно как-то управляло газовой статистикой внутри магнитной бутылки. Но оно, очевидно, вышло у Корда из-под контроля. Частично виноват в этом я. Он мне показывал схему и говорил, что хочет ее собрать. Мне идея не понравилась, и я должен был его отговорить. Я этого не сделал. Такой ошибки мы впредь не повторим.

В комнате собралось человек двадцать.

- Я хочу воспользоваться возможностью, - продолжал Гамбини, - предупредить вас всех. Больше никаких экспериментов на стороне. Все устройства, найденные в тексте, любые технологии и процедуры должны быть подробно представлены в письменном виде мне лично до производства каких бы то ни было экспериментов. Надеюсь, это всем ясно. Любое нарушение будет считаться поводом к увольнению.

После собрания Хаклют отвел Гамбини в сторонку и спросил о природе устройства Маевского и знает ли Гамбини, почему оно взорвалось.

- Знаешь, Сай, я думаю, он пытался осуществить статистическое управление первым законом термодинамики.

Хаклют не засмеялся, но это потребовало всей его выдержки.

- Это же невозможно, Эд. Разве что я тебя не понял?

- Первый закон не абсолютен, Сай, - ответил Гамбини. - Совершенно не обязательно, чтобы тепло передавалось от нагретого газа к охлажденному. Это лишь в высокой степени вероятно благодаря обмену молекулами. Но некоторые молекулы горячего газа движутся медленнее, чем самые быстрые молекулы холодного. И наоборот. И я думаю, что устройство Корда должно было управлять этим обменом.

Хаклют попытался представить себе процесс.

- Демон Максвелла, - сказал Гамбини.

- Да, кажется.

Джеймс Максвелл, физик девятнадцатого века, предложил такой мысленный эксперимент. В разделенном перегородкой сосуде в одном отсеке находится горячий газ, в другом - холодный. В перегородке есть отверстие, и. если около него поставить демона, пропускающего в горячую камеру лишь самые быстрые молекулы из холодного газа, а обратно - только самые медленные, может получиться интересный эффект.

- Мы бы увидели, - сказал Хаклют, - как горячий газ становится горячее, а холодный - холоднее. И ты думаешь, что-то такое получилось с Маевским? Это же абсурд.

- Ты видел дом? Пойди посмотри. Когда вернешься, поговорим насчет абсурда.

Хаклют посмотрел в глаза Гамбини. Очки съехали на нос, и во время разговора он смотрел поверх них.

- О'кей, - сказал он. - Может, пришла пора задать себе вопрос, с кем же мы имеем дело на том конце передачи. Не приходило никому в голову, что это могут оказаться злобные типы? Иначе зачем бы им посылать нам спецификации штуки, которая взорвется нам прямо в лицо?

- Не могу согласиться, - возразил Гамбини. - Мы просто были неосторожны. Никто не станет устраивать столько хлопот, чтобы подстроить пакость. Быть может, дело отчасти в том, что мы плохо поняли спецификации. Может, мы не такие умные, как они думают. Мы даже не смогли сообразить, какое нужно напряжение. И вот тут, наверное, все и пошло наперекосяк.

- Может быть, они не пользуются электричеством?

- Тогда магнетизм, бензин. Или кто-то должен вертеть маховик. Откуда мне знать, черт побери? Что бы это ни было, следовало дать какие-то указания по использованию.

- Если это не что-то, чего вы не измеряете.

- Можешь привести пример?

Хаклют подумал, потом покачал головой:

- Нет, просто сказал, не врубившись. - У него еще чуть кружилась голова от вчерашнего. - Хорошую новость хочешь?

- Вполне бы пригодилась.

Они пошли в кабинет Гамбини, и руководитель проекта устало опустился в кресло.

- Ни за что не хотел бы пройти через такое еще раз.

- Могу понять, - отозвался Хаклют.

- Так что за хорошая новость?

Хаклют снял очки и положил их на стол Гамбини. Толстые стекла в стальной оправе. Физически слабый Хаклют без них казался еще меньше.

- Всю жизнь их ношу, - сказал он. - Близорукость и астигматизм. У меня в семье все постоянно мучились глазами. - Он неловко улыбнулся, огляделся и увидел «Вебстера». - Миопия у всех. - Взяв словарь, он приподнял его над очками. - Первую свою пару я надел в восемь лет.

Он выпустил словарь, и тяжелый том раздавил стекла вдребезги.

Гамбини только смотрел, заинтригованный.

- Сай, какого черта ты творишь?

Хаклют небрежно смел стекла в корзину. Потом раскрыл словарь.

- Выбери какое-нибудь слово.

- «Ксенофобия». Сайрус… Хаклют перелистнул страницы.

- Страх перед чужими. Или чужим. Хочешь производные? Гамбини смотрел вытаращенными глазами.

Хаклют протянул руки.

- Больше они мне не нужны. - Он оглядел кабинет. Заглавия на корешках книг он видел отчетливо. Как и надписи на всех грамотах. Он мог разглядеть все пуговицы на рубашке Гамбини, пересчитать кнопки на телефоне у двери. Ясно различить текстуру ткани занавесок и надпись на кофейной чашке - «Калифорнийский университет». - А знаешь, почему у нас у всех было плохое зрение?

- Генетика, - ответил Гамбини.

- Разумеется, - нетерпеливо отмахнулся Хаклют. - А почему? А потому что механизмы ремонта не были правильно настроены, вот почему. Хотя аппаратура, которой полагалось поддерживать глаза в порядке, была на месте. Только программа испортилась. Исправь программу, Эд, и зрение в каждом глазу станет по единице.

- Чертов сукин сын! - просиял Гамбини. - И ты это сумел сделать?

- Частично. И для тебя могу сделать, Эд, если хочешь. Могу сделать тебе глаза двадцатилетнего юноши. - Он глубоко вздохнул. - Понимаешь, всю жизнь я не знал, что значит хорошо видеть. Я всегда смотрел на мир через молочное стекло.

- А теперь…

- Сегодня я из машины видел птицу на ветке над воротами. Пару недель назад мне было бы трудно рассмотреть само дерево.

- И это ты можешь сделать для каждого?

- Вероятно. Все, что для этого нужно, - немножко химии. И анализ крови. Гамбини сел.

- Мы говорим о тексте?

- Разумеется.

- Ты это взял из текста.

- Да. Я это взял из текста.

- Боже мой, Сай, кто бы мог поверить? Они же инопланетяне, как все это может быть применимо к нам?

- ДНК. Та же самая система. Природа всегда идет по самому легкому пути. И это все применимо. - Он подумал и добавил. - Ну, на самом деле я еще не уверен. Но что-то применимо.

- Значит, нас ждет революция в офтальмологии. Но ведь должно быть что-то и большее?

- Уж конечно. Эд, я пока недостаточно знаю, но это только начало. Мы будем играть с этими программами, менять их.

Исправлять. Улучшать. И я не знаю, что мы еще сможем сделать: вылечить рак, усилить сердце… Сам придумай.

- Мы говорим о полном прекращении износа?

- Не вижу препятствий. Перед нами огромная работа. И нам нужно больше информации о геноме. Но как только мы. составим карту собственной системы, метод уже будет ждать. Мы получим средства лечения эпилепсии, лимфогранулематоза, катаракты, чего угодно. И все это - в тексте.

За всю свою жизнь Хаклют не мог вспомнить у себя такого восторга.

Гамбини снял очки. Он использовал их только для чтения. Уже много лет их надо было сменить на новые, но он боялся, что новые стекла еще сильнее ослабят глаза, а потому откладывал визит к окулисту. Здорово было бы от них избавиться. И от болей в спине в сырые дни, и от складок на животе и под подбородком. От темного страха, иногда приходящего по ночам, когда он просыпается от собственного сердцебиения. Господи, чего только не отдашь за это? За возвращенную молодость.