* * *

Когда Петька добрался до станции, на самый дальний от пакгауза путь медленно вползал эшелон с наглухо закрытыми вагонами. Сначала Петька не обратил на него никакого внимания. Для воинских составов было еще слишком светло. К тому же они пролетали, не останавливаясь. Петька решил, что это простой товарняк. Днями по железке еще гоняли гражданские составы с углем, лесом и другим барахлом. Настоящим военным целям дорога служила только ночью.

Петька лениво направился к семафору, сбивая по дороге тонким прутом разросшиеся этим летом до неимоверных размеров мясистые лопухи. У семафора он обычно дожидался, пока стемнеет, и потом в одиночестве наслаждался своей порцией пролетавшего мимо него счастья. На платформу ему было нельзя. Там с разинутыми ртами бегали другие пацаны.

Зато Петька встречал все эшелоны на десять секунд раньше.

Внезапно ему почудилось, что из остановившегося на дальнем пути поезда доносятся какие-то звуки. У семафора все равно делать было пока нечего, и Петька осторожно двинулся к составу. Осторожность в таких делах никогда не была лишней. А вдруг именно в одном из этих закрытых вагонов везли пропавшего Гитлера? И это именно он, а не кто-то другой, издавал теперь непонятные звуки.

В любом случае надо было проверить.

Приблизившись, Петька замер и затаил дыхание. В вагонах действительно что-то происходило. В каждом из них что-то возилось и ворочалось, постукивало, булькало и звенело, как в больном ухе, и даже как будто начинало петь, но только не голосом, а каким-то мычанием.

Прошлой зимой у Петьки сильно болело правое ухо, поэтому теперь он знал, с чем все это можно сравнить.

От удивления он превратился в собственную тень. Неожиданно рядом с ним, буквально в полуметре, за пыльной вагонной стенкой раздался чей-то негромкий голос:

– Ну, товарищ кавторанг, ну так же нельзя. Разрешите хотя бы открыть двери. Задохнемся же.

– Черт с ним, – так же негромко ответил другой голос. – Не помирать же в самом деле из-за этой маскировки. Открывай, братва!

И после этого прямо на Петьку, как с неба, посыпались моряки. Настоящие моряки в настоящих бескозырках, в тельняшках, в черных бушлатах, с огромными усатыми лицами и широкими, как двери в избу, плечами. В одно мгновение все вокруг захохотало, закричало, засвистело, задвигалось и заходило ходуном. Онемевший от неожиданности Петька оказался в самом центре бушующего черного водоворота.

Счастье, которое происходило у него на глазах, казалось ему до такой степени невозможным, до такой степени нереальным, что он даже не шевелился, стараясь как-нибудь нечаянно не проснуться у себя дома или на сеновале у бабки Дарьи, и чтобы все это не улетучилось в один миг, как несбыточная мечта, как самый удивительный, самый волшебный сон.

– А это что за пенек? – склонилось к нему лицо с узенькими усами щеточкой и аккуратно подбритыми баками. – Посторонний на палубе!

– Я… – начал Петька и тут же запнулся: – Я… не посторонний.

– А кто ты?

– Я – Петька…

Вокруг грянул смех.

– Петька? Ну, тогда я – Чапаев! Где бы нам с тобой еще Анку найти?

Матрос выпрямился, повел плечами и мечтательно протянул так, чтобы всем остальным было слышно:

– Эх, братва, нам бы точно сейчас какую-нибудь Анку-пулеметчицу. А? И знаете, какую? Вот такую, – он показал на себе руками две огромные титьки. – Всю в пулеметных лентах… И чтоб, кроме лент, ничего.

Матросское море одобрительно вздохнуло и на секунду притихло, представляя себе эти ленты, патроны, смущение, потупленные взгляды и еще бог знает что.

– Швартуйся, – сказал матрос с усиками и склонился к Петьке так, чтобы тот смог забраться к нему на плечи. – Будешь впередсмотрящим. Если что – орешь: «Земля!» Знаешь, когда «Земля» кричать?

– Знаю, – шепнул Петька, еще не до конца соображая, что с ним происходит, и цепляясь за шершавый бушлат.

– Когда?

– Когда увижу землю.

– Нет, салажонок. Когда увидишь землю, «Земля» кричать не надо. Пуп надорвешь. Кричи, когда увидишь бабу.

– «Земля» кричать?

– А ты думал! – усмехнулся матрос. – Сидеть удобно?

Петька поерзал на шершавом плече.

– Колется.

– Нормально. Не в сказку попал. Ну что? Видишь там что-нибудь или нет?

– А если не баб увижу, а девок? Тогда чо кричать?

Матрос хмыкнул и одобрительно хлопнул огромной теплой ладонью по ободранной Петькиной коленке.

– Смотри-ка ты, различает.

– Конечно, – откликнулся Петька. – Девки жрать не дают. А у баб иногда выпросить можно.

Матрос захохотал во весь голос, и Петька из-за этого смеха чуть с него не упал.

– Крепче держись. Не дают, говоришь, девки?

– Не, не дают.

– Ну это, братишка, со временем. Подрастешь и дадут.

– Просто так дадут?

Матрос продолжал смеяться, а Петька изо всех сил цеплялся за воротник его бушлата.

– Еще упрашивать будут. Но ты, братишка, с ними построже. А то набегут. Ну что, видать хоть одну?

– Не-а.

– Тогда давай слазь. Склянки пробили, вахта закончена.

– Чо? – сказал Петька, соскальзывая на землю.

– Чо-чо? Ничо! – передразнил его матрос. – Эх, братва, как же они тут чудесно «чокают»… Хоть бы одну какую «чокающую» найти. Она бы нам «почокала». А? Красота!

– У них, видать, тоже приказ о маскировке, – подхватил другой матрос. – Поэтому все девки замаскировались. Дезориентируют противника.

– А мы-то здесь при чем? – сказал Петькин матрос с усиками. – От нас маскироваться не надо. Мы сами от кого хочешь замаскируемся. Точно, салажонок?

И он хлопнул Петьку по плечу.

Тот был настолько захвачен и ошарашен всем происходящим, или, может быть, это он просто уже так сильно хотел есть, что к этому моменту у него немного закружилась голова, и когда матросская ладонь неожиданно и резко опустилась ему на плечо, он не удержался на ногах и, как стоял, так и сел на землю.

Не очень понимая, что с ним происходит вообще.

Матросы опять захохотали, соскучившись в своих душных вагонах. Потом кто-то из них подхватил Петьку за локти и поставил обратно на ноги.

– Укачивает салажонка!

– Да, сегодня знатно штормит!

– По-хозяйски!

– Ты смотри, как станцию раскачало!

Петька беспомощно вертел головой, пытаясь сообразить, как ему себя вести.

– Полундра! Еще один поезд! – закричал кто-то у задних вагонов.

Матросы тут же потеряли интерес к Петьке и черной цепочкой вытянулись вдоль соседнего пути, на который уже вползал новый состав.

Этот эшелон почти весь состоял из пустых угольных вагонов. Только в голове и в хвосте поезда зачем-то были прицеплены две цистерны. Как будто сцепщики решили пошутить и взять уголь в необычные скобки, совсем не похожие на те, что рисовала на доске в школе Анна Николаевна. Одна из цистерн остановилась точно напротив Петьки.

– А что там, в этой бочечке, интересно, может быть? – сказал Петькин матрос с усиками. – Непременно ведь что-нибудь жидкое. А, братва? Смотрите, какая пузатая. Кому не лень проверить?

– Устряпаешься, – ответили ему. – Она же в соляре вся. Бушлат не отстираешь потом.

– А вам бы все фраериться, – протянул матрос с усиками. – Эх вы, мариманы! Тут и девок-то нет. Перед кем выпендриваться?

Петька понял, что вот он, его звездный час, и, не обращая внимания на легкую тошноту и головокружение, уже карабкался по скользкой от чего-то жирного и вонючего шаткой железной лесенке.

– Эй, ты куда? Свалишься! – закричали сзади, но он уже был наверху.

Остановить его сейчас не смогло бы даже внезапное наступление Квантунской армии.

– Спирт! – крикнул он, откинув тяжелую неопломбированную крышку. – Здесь спирт, дяденьки! Много спирта!

После этих его слов на станции воцарилась такая тишина и такое спокойствие, что если бы Петька закрыл вдруг глаза и даже сильно прислушался, ему бы все равно показалось, что все эти матросы – большие, веселые и шумные – все они исчезли в один момент, испарились, растаяли в теплом вечернем воздухе.