Оба конвоира относились к своей задаче донельзя серьезно. Они не надели на арестованного наручники и не взяли его за руки, но вплотную зажали с обеих сторон. И еще Иенсен заметил, что один из них все время держит руку в кармане. Не иначе новичок.

Иенсен продолжал стоять у окна, хотя машина давно уехала. Потом он сел за стол, достал блокнот и перечитал свои заметки. В нескольких местах он надолго задерживался или возвращался к уже прочитанному.

Когда стенные часы одиннадцатью короткими звонками напомнили ему о времени, он отложил блокнот в сторону и минут десять, не меньше, рассматривал его. Затем он положил блокнот в коричневый конверт, а конверт запечатал и, надписав на оборотной стороне номер, сунул его в нижний ящик стола.

После этого Иенсен пошел в буфет, механически отвечая по пути на приветствия подчиненных. Он заказал стандартный завтрак целиком, получил тесно уставленный поднос и прошел к угловому столику, который всегда за ним числился. Завтрак состоял из трех ломтиков колбасного фарша, двух обжаренных луковиц, пяти разваренных картофелин и кудрявого салатного листа. Сверху все это было полито густым и клейким молочным соусом. Далее, к завтраку полагалась бутылка пастеризованного цельного молока, четыре куска черствого хлеба, порция витаминизированного растительного жира, плавленый сырок, стакан черного кофе, скользкий пряник с сахарной корочкой и джемом.

Он ел медленно, жевал тщательно, с таким отсутствующим видом, словно весь этот прием пищи не имел к нему решительно никакого касательства.

Разделавшись с завтраком, он долго и старательно ковырял в зубах. А потом некоторое время сидел неподвижно, выпрямившись и сложив руки на краю стола. Казалось, он никуда не смотрит, и те, кто проходил мимо, не могли поймать его взгляд.

Через полчаса он вернулся в свой кабинет и сел за стол. Просмотрел обычные сообщения — о самоубийствах, об алкоголиках; наугад извлек из кучи донесений одно, пытался прочесть его внимательно, но дело не клеилось.

Пот лился с него ручьями, мысли разбегались, не поддаваясь контролю, а это с ним бывало редко.

Завтрак оказался непосильной нагрузкой для его желудка. Иенсен отложил донесение, встал, пересек коридор и открыл дверь уборной.

Он притворил за собою дверь. Его вырвало. Он стоял спиной к двери и думал, что в любую минуту сюда может кто-нибудь войти и выстрелить ему в затылок. Если у вошедшего хороший револьвер, выстрел разнесет голову, он, Иенсен, повалится лицом на унитаз, так его потом и найдут.

Когда спазмы в желудке прекратились, мысли обрели прежнюю четкость.

Иенсен умылся, смочил затылок и руки холодной водой, причесался, почистил пиджак и вернулся к себе в кабинет.

Иенсен только успел сесть за стол, как зазвонил телефон. Он поднял трубку и по старой привычке глянул на часы: 13.08.

— Иенсен!

— Слушаю.

— Они только что получили письмо, как вы и предсказывали.

— Да?

— Мне звонил первый директор. Он в беспокойстве и сомнении.

— Почему?

— Как я уже сообщил вам утром, оба главы концерна — шеф и издатель находятся за границей. Вся ответственность тем самым ложится на него, а он, насколько я понимаю, не получил никаких указаний на этот счет.

— На какой счет?

— Насчет мер, которые он должен принять. Его, по-видимому, не информировали заблаговременно о письме. И оно было для него равносильно взрыву бомбы. Мне кажется, он даже не знал, что преступник арестован.

— Понимаю.

— Он несколько раз меня переспрашивал, можем ли мы гарантировать на все сто процентов, что бомбы нет. Я ответил ему, что риск, во всяком случае, ничтожный. Но гарантировать что бы то ни было, да еще на сто процентов… Вот вы можете?

— Нет.

— Так или иначе, он просит выделить ему несколько человек на всякий случай. Мы не можем отказать ему в столь законной просьбе.

— Понимаю.

Начальник полиции откашлялся.

— Иенсен!

— Слушаю.

— Вам незачем брать это на себя. У вас и без того была нелегкая неделя, к тому же на этот раз мы имеем дело со случаем почти заурядным. А кроме того…

Короткая пауза.

— …кроме того, директор не выразил особого восторга от возможности новой встречи с вами. Не будем уточнять почему.

— Слушаю.

— Вышлите те же силы, что и в прошлый раз. Ваш непосредственный помощник в курсе всех дел. Пусть он и командует.

— Понял.

— Если вам хочется, вы можете, разумеется, управлять операцией по радио. Словом, поступайте по собственному усмотрению.

— Понял.

— Не сочтите мои слова за попытку дезавуировать вас. Я думаю, вам не нужно это объяснять. Но, с другой стороны, у нас нет оснований не пойти навстречу человеку, когда можно.

— Понимаю.

Отдавая распоряжения начальнику патруля, Иенсен включил сигнал местной тревоги.

— Держитесь в тени. Не привлекайте внимания.

— Слушаю, комиссар.

Иенсен положил трубку и прислушался к звонкам в помещениях нижнего этажа.

Через одну минуту тридцать секунд машины выехали со двора. Часы показывали 13.12.

Иенсен просидел минуту, пытаясь сосредоточиться. Потом он встал и спустился в аппаратную. Полицейский вскочил из-за пульта и взял под козырек. Иенсен сел на его место.

— Где вы находитесь?

— За два квартала от площади Профсоюзов.

— Выключите сирены, когда проедете площадь.

— Понял.

Голос у Иенсена звучал спокойно, как всегда. На часы он не смотрел. Расчет времени был и так ясен до последней секунды.

Начальник патруля должен подъехать к Дому в 13.26.

— Прошли площадь. Вижу Дом.

— Ни одного человека в форме внутри Дома и перед ним.

— Понял.

— Пикет разделите на две части и поставьте в трехстах метрах от дома. Перекройте оба подъездных пути.

— Понял.

— Увеличить дистанцию между автомобилями.

— Сделано.

— Следовать схеме прошлой недели.

— Понял.

— Сообщите мне сразу, как только оцените обстановку.

Разговор на время прервался. Иенсен разглядывал распределительный щит.

Дом принадлежал к числу самых высоких в стране и благодаря своему положению просматривался из любой части города. Он всегда был перед глазами, и, откуда бы человек ни ехал, Дом виднелся в конце его пути. Дом имел тридцать один этаж и стоял на квадратном фундаменте. На каждой стене было по четыреста пятьдесят окон и белые часы с красными стрелками. На облицовку пошла глазированная плитка, темно-синяя у основания Дома, но чем выше, тем светлей. При первом взгляде на Дом через ветровое стекло начальнику патруля показалось, будто Дом пробивается из-под земли, как неслыханных размеров колонна, и вонзается в холодное, по-весеннему безоблачное небо. Дом разрастался, заслоняя горизонт.

— Мы у цели. У меня все.

— У меня тоже.

Комиссар Иенсен взглянул на свои часы: 13.27.

Телефонист повернул выключатель.

Иенсен не шелохнулся и не оторвал взгляда от часов.

Секундная стрелка заглатывала время короткими торопливыми рывками.

В комнате стояла полная тишина. Лицо у Иенсена стало наряженное и сосредоточенное, зрачки уменьшились, вокруг глаз побежали морщинки. Радист испытующе поглядел на начальника.

13.34… 13.35… 13.36… 13.37…

В динамике что-то затрещало.

— Комиссар?

— Да.

— Я видел письмо. Ясно, что его составил тот же человек. Буквы такие, все такое. Только бумага другая.

— Дальше.

— Тот, с кем я говорил, ну, этот директор издательства, ужасно волнуется. Дрожит — наверно, от страха, как бы чего не вышло в отсутствие шефов.

— Ну?

— Они эвакуируют здание, совсем как в прошлый раз. Четыре тысячи сто человек. Эвакуация уже началась.

— Где вы сейчас?

— Перед главным входом. Ну и народу!

— Пожарные?

— Вызваны. Одна машина. Думаю, хватит. Прошу прощенья… Надо перекрыть улицу. Потом доложу.

Иенсен слышал, как начальник патруля отдает кому-то приказания. Потом все стихло.