Заратустра достал с полки книгу, обтёр пыль, звонко чихнул и рассмеялся:
– Чихал я на мудрость, которая говорит!
О ТРОЯКОМ ЗЛЕ
Я сидел за столом и как раз делал очередную запись в дневник. Но в какой-то момент я вдруг почувствовал странное колебание во всём теле, веки мои задрожали, и я услышал странный, призывный шум.
Картинка перед моими глазами стала мерцать и трескаться. Всё происходило так, словно бы шар или купол, в котором я находился, стал разрываться снаружи, с невидимой для меня стороны.
Я попытался встать, но ноги меня не слушались, потом мгновенно натянулись, как два металлических троса, и задрожали. Нестерпимая боль пронзила меня насквозь. Я стал задыхаться.
Остальное помню смутно. Говорят, я кричал, но даже если и так, то я не слышал своего голоса. Постепенно память возвращается ко мне... Что это было?
Я шёл по мягкому небесному своду, меня поддерживал услужливый ветер, пурпурные облака, подобно хламиде, облегали тело. В руках я держал чашу весов, но только одну, казалось, что я сам был второй, недостающей чашей.
Какие-то тёмные существа толпились вдали. Но я не испытывал ни страха, ни смущения и уверенно шёл им навстречу. Странные и загадочные виды открывались мне в эти мгновения.
Огромная, достигающая облаков винтовая башня, которую продолжают строить миллионы натруженных рук, вопреки естественному её разрушению казалась мне сверху спиралью, что уходит не вверх, а вниз – глубоко под землю.
Мрачные круги этой гигантской спирали были полны людьми, которые кишели в них, как слепые термиты, встревоженные чьим-то внезапным вторжением.
Но в то же время эти круги казались мне чудовищными завихрениями гигантской воронки, образованной потоками ещё большей по размеру реки.
Огромный чёлн, или лодка, или, может быть, корабль неспешно бороздил ли эту реку, смыкавшуюся с небом, и тёмный возничий, подобный римскому колоссу, посапывая, опускал тяжёлое весло в её ершистую гладь.
Сейчас кажется странным, что всё это виделось мне одновременно – и башня, и круги, и воронка, и люди, и река, но тогда, в тот момент, я не ощущал никакой неестественности, созерцая это захватывающее дух видение.
Моё дыхание было спокойным и глубоким, я размеренно приближался к ожидавшим меня существам. По внешним признакам они вполне напоминали людей, с той лишь разницей, что всё: и глаза, и уши, и даже кожа – были не более чем искусно выполненной бутафорией.
Они моргали своими веками над несуществующими глазами, их ушные раковины топорщились над несуществующими слуховыми проходами, их кожа напоминала костюм водолаза и была совершенно бесчувственной.
Только разинутые рты, приковавшие моё внимание, только рты этих существ казались настоящими и были подобны ненасытным жерлам. Существа эти вопили неистовым криком, не слыша друг друга.
Первая группа уродцев по-хозяйски быстро забралась в мою чашу и стала раскачиваться в ней, подобно маленьким безобразникам на гигантских качелях. Остальные же толпились внизу и тянули наверх свои костлявые руки.
И что-то говорило во мне: «Ты взвешиваешь Желание своё, Человек!»
Отвратительны были представители этой великой силы, что так чтил я прежде.
То, что называют голодом, увидел я в пустых глазах и столь же пустых желудках, что пульсировали, как пожинающие сталь домны.
То, что называют страстью, предстало мне пожирающими ртами, с чьих губ зловонных и склизких текли струи густой, жёлто-зелёной желчи.
Похотливы, сладострастны и ненасытны были эти уродцы. Тела их, надутые, как распираемый газами труп, извивались неистово, члены топорщились, вылезая из самих себя, а рты открылись настолько, что не видно было голов!
Покрытые странным налётом языки, выпадая из мрака зияющих глоток, оплетали, облизывая, собственные тела этих отвратительных созданий, и, казалось, ещё одно мгновение – и они проглотят сами себя!
Ноздри разбухали и выворачивались наружу. Уши были подобны сосцам и наливались сами собою, а сосцы уподоблялись ушам и жадно прижимались к телам этих уродов, подобно гигантским присоскам.
Тела трепетали в судорогах и конвульсиях, мышцы исходили на спазмы и подёргивания. Сердца казались развороченными язвами, мозговые извилины шевелились, словно трупные черви, поедая собственные белёсые прожилки.
Кости гнулись, как волосы, пуская вокруг себя волны, а жёсткая щетина волос оцарапывала тела в кровь, которую немедля слизывали зелёные языки и растирали выгнутые ладони.
Я вздрогнул, и тотчас от моего движения чаша перевернулась. Секунда, и среди окружавших меня существ возникла паника, они дрались друг с другом.
Наступая на головы собратьев и опираясь на тела упавших, новая партия уродов ревниво и властно лезла в мою загрязнённую уже чашу.
И что-то говорило во мне: «Ты взвешиваешь свои Требования, Человек!»
Ещё более ужасными показались мне эти новые существа, ибо они сочленились друг с другом в моей чаше, чтобы самой ужасной из казней уничтожить всё, едва подающее признаки жизни.
Их острые, распирающие рты зубы впивались в покатые плечи соседа, разбрызгивая по сторонам его красно-коричневую кровь. Их руки рвали близлежащие тела и бросали оторванные куски вниз. Их ноги топтали внутренности тел, превращая потроха в единую зловонную жижу.
Желчь, слюни, гадкие испражнения и едкие соки в невообразимом количестве изливались этими существами, что так были похожи на людей, окрашивая дикими фосфоресцирующими красками всё это ужасное месиво, разъедая и портя.
Так, власть предстала мне дырявым, оскалившимся ртом с гниющими зубами, тщедушным телом кривыми ногами наездника и пальцами, завязанными в узел.
Так, справедливость предстала мне в образе пронырливых языков и указующих пальцев, что протыкают тела.
Мышцы уродов, напоминающие булыжную мостовую, тряслись и сотрясали. Сосцы пульсировали и давили, уши, подобно рогам, упирались, чтобы конечности лучше могли раздавить. А раздувшиеся ноздри не поглощали, а напротив, источали ужасную вонь.
Срамные места этих ужасных и отвратительных существ были столь непомерны, что одни, желая разрушить, сами трескались, а другие, намереваясь поглотить, путались в собственных складках, прикусывая сами себя.
