Через пятнадцать минут раздался негромкий стук в дверь, и я милостиво разрешил войти. Как я и предполагал, это оказался хозяин заведения. В руках он держал большой очень похожий на серебряный поднос, заставленный тарелками, соусницами и стаканами. Поставив поднос на стол, Платон нервно заозирался, видимо выискивая пятна крови или иные следы борьбы, но, не найдя ничего подозрительного, замялся, не зная с чего начать.

— Дверь закрой. — Помог я ему определиться с выбором действия. — И садись.

Я подождал, пока он закроет дверь и усядется, и лишь после этого продолжил:

— Твоего человека, как видишь, здесь нет… — Начал я, но Платон неожиданно прервал меня, решив всё же уйти в отказку.

— Какого человека, не понимаю.

Но то, как он это пролепетал, окончательно меня убедило, в том, что вор сюда залез именно по наводке хозяина постоялого двора.

— Всё ты понимаешь. — Хмыкнул я. — Продолжим. Я его не убил, хотя имел на это полное право, и на тебя доносить полиции не буду. Но имей ввиду. — Повысил я голос, прерывая вновь попытавшегося вставить слово собеседника. — Любая пропажа в дальнейшем автоматически приведёт к твоей смерти. Да, ты правильно понял, я не стану на тебя доносить и всё такое, ты просто умрёшь. Это понятно?

Платон нервно сглотнул и кивнул.

— Еду оставляй, через полчаса пусть несут воду. — Продолжил я. — Всё это будет за твой счёт, так сказать моральная компенсация. За остальное заплатим при выезде. Свободен.

Платон, не проронив ни слова, поднялся и вышел, аккуратно закрыв за собой дверь.

— Круто ты с ним. — Выждав какое-то время, произнесла Сонька и хмыкнула. — Впрочем, так ему и надо.

Мы не спеша поели и уже допивали чай, когда в дверь вновь постучали.

— Открыто. — Крикнул я, и два здоровенных парня внесли большую лохань, пару тазиков, мыло сомнительного качества и странную на вид мочалку, по видимому растительного происхождения.

— Можно носить воду? — Поинтересовался один из них.

— Носите. — Разрешил я. — Поднос только заберите.

Парни забрали поднос и вышли.

Через десять минут над деревянными тазиками уже поднимался лёгкий парок от горячей воды. Я запер дверь, задёрнул шторы и принялся раздеваться. Сонька наблюдала за мной с весёлым скептицизмом.

— Я смотрю, тебе уже приходилось мыться в такой «бане». — Не выдержала она, наконец, и улыбнулась.

— Где мне только не приходилось мыться. — Серьёзно ответил я. — Ты то, что стоишь? Раздевайся.

— Музыку жду. — Отшутилась Сонька, но принялась раздеваться.

Да, оказалось, к этой помывке нужна ещё определённая доля сноровки и навыка. Мы с непривычки забрызгали всё вокруг лохани, да и в лимит воды едва уложились, но всё же это лучше, чем ничего. Я с удовольствием вспомнил баню в сталкерской деревне. Да, это тебе не лохань. От бани мысли плавно перетекли к тому, чем всё в этой бане закончилось и я, смыв пену с Соньки, подхватил её на руки и отнёс на кровать. Бархатная кожа расслабленной Соньки пахла душистым липовым мылом, а волосы свежестью шампуня, добытого из рюкзака — местные гигиенические приспособления мы не рискнули использовать. Я провёл пальцем по середине лба вниз, по переносице, по губам, ловко избежав нежного укуса, по подбородку и дальше — между грудей, вокруг пупка и ещё ниже. Сонька, задышав чаще, обхватила меня руками, и мы начали целоваться.

Закончилось это так же, как и тогда в бане. Тяжело дыша, мы лежали, глядя в дощатый закопченный свечками потолок, и улыбались. Сильно хотелось курить, но вставать было лень. Потом я вспомнил, что посреди комнаты всё так же стоит лохань с грязной водой и пустые тазики. Нехотя поднялся, пошарив по карманам, вытащил пачку сигарет и прикурил. По комнате сизым туманом начал расползаться сигаретный дым и Сонька поморщилась:

— Бросать пора.

— Бросишь тут! — Хмыкнул я. — Работа нервная. А вообще, закончим с заданием Второго, брошу.

— А почему не сейчас? — Удивилась Сонька.

— Не знаю. — Пожал я плечами и сменил тему. — Ты одевайся, пойду к Платону, пусть тазики забирают.

Через десять минут тазики убрали, пол вытерли и мы, наконец, оказались предоставлены сами себе и уже вступившей в свои права ночи. Крепко обнявшись, мы уснули.

Утро нас встретило запахом навоза и отборным матом ругавшихся на улице людей. Скорее всего, от их криков я и проснулся. Я встал и, немного отодвинув штору, выглянул наружу. У конюшни стояло трое крестьян и орали друг на друга перед объёмной кучей лошадиного дерьма, видимо только что вычищенного изнутри сарая. Поморщившись, я посмотрел на затянутое тучами небо и даже примерно не смог определить, сколько сейчас время. Могло быть и восемь часов и все двенадцать, хотя, судя по ещё неубранному навозу должно быть ещё достаточно рано. Так и оказалось — снятые на ночь и лежавшие на столике часы показывали начало десятого.

На Соньку уличные крики никакого эффекта не возымели, и проснулась она только от моего поцелуя.

— Рано ещё. — Попыталась она перевернуться на другой бок, но я не дал.

— В самый раз. Нам надо успеть в местный ломбард заглянуть.

— Зачем? — Села на кровати Сонька и я невольно залюбовался её фигурой. — Зачем, спрашиваю?

— А! — Оторвался я от приятного созерцания. — Мы же не знаем местные расценки. Сколько просить за слитки?

— Ну, пошли. — Вздохнула она, и мы стали одеваться.

На сей раз брать все вещи с собой мы не стали, захватили только оружие да золото. Припугнув встреченного на первом этаже хозяина, что если что-то пропадёт из нашей комнаты, то он в курсе последствий, мы пошли к выходу.

— А завтрак? — Крикнул он нам в спину, но я махнул рукой.

— Позже.

Уточнить, какой сегодня день недели, мы не удосужились, да и всё равно в местном колорите жизни не разбирались, но людей на улицах было много. Одеты все были примерно одинаково: если ты крестьянин, то коричневый или бурый выцветший зипун, зачастую залатанный в нескольких местах, да такие же бурые штаны. В лаптях никто не щеголял, но до дизайнерской мысли крестьянским сапогам было как нам до отколовшейся части Первого. Люди побогаче и познатнее выглядели лучше, но вся эта старомодность в одежде оставляла какое-то ощущение нищеты, да и попадались такие франты редко. Виной этому, как оказалось, было расположение района. Спустя пару кварталов добротно одетых людей стало попадаться гораздо больше, да и дома стали не такие грязные и убогие.

Но цвета не поменялись, те же серые и коричневые тона, словно нет в мире ничего другого. Наши непромокаемые куртки по цвету почти не выделялись от общей массы, но вот жатый брезент вызывал любопытные взгляды как спешащих по своим делам крестьян, так и богатых горожан. И если первые смотрели с простым любопытством, то вторые с явным презрением, и чем дальше мы углублялись в богатые кварталы, тем более презрительным становился взгляд. А ломбард так и не попадался.

Наконец я не выдержал и сделал то, что стоило сделать с самого начала, как только мы вышли из постоялого двора — остановил первого попавшегося прохожего и спросил, где тут ближайший ломбард. Правда первый прохожий оказался каким-то местным богатеем и разговаривать со мной не стал, гордо задрав нос, прошествовав мимо. Я обострять ситуацию не стал, пусть себе идёт, а то без документов, с полным рюкзаком золота, задание Второго может оказаться лет на десять каторги длиннее.

Со вторым прохожим тоже не повезло — какой-то крестьянин долго не мог понять, что от него хотят странные господа, а когда понял, пожал плечами:

— Не знаю.

С третьим повезло куда больше и вскоре мы бодро шагали обратно по той же улице, а, пройдя пару перекрестков, свернули направо и стали искать глазами вывеску.

Медный, начищенный до зеркального блеска колокольчик мелодично звякнул, впуская нас внутрь помещения. Внутри оказалось очень мило и уютно, словно здесь не золото принимали, а, скажем, послов из далёкой великой державы. Ко всему прочему почему-то пахло благовониями.