Джиджи не сразу сообразила, куда он клонит. Когда же наконец поняла, то не смогла ответить – словно лишилась дара речи. А ведь было время, когда она милю бы прошла босиком по битому стеклу – лишь бы он вернулся к ней: Когда она лопнула бы от радости, услышав от него вот такие слова.

Но с тех пор прошло много лет, и многое изменилось. И все же ее глупое сердце радостно забилось в груди, возликовало.

Но уже через несколько секунд с губ ее сорвался тягостный вздох – она вспомнила, что помолвлена с Фредди. С Фредди, который безоговорочно верил ей и любил гораздо больше, чем она того заслуживала. При каждой их встрече она заверяла его в своем желании и готовности стать его женой. Последняя такая встреча была всего два дня назад.

Ну как она могла нанести Фредди такой подлый удар?

– Я гнал от себя эти мысли, – продолжал Камден; его глаза мерцали во тьме двумя лучистыми точками. – Да, знал, но меня неотступно преследовал вопрос: чем бы все кончилось тогда, в восемьдесят восьмом, если бы я не сдался, и если бы мне достало решимости поехать за тобой в Англию?

«Ну почему?! – мысленно воскликнула Джиджи. – Почему ты не приехал за мной, когда мне было так больно и одиноко?! Почему дождался, когда я связала себя словом с другим мужчиной?»

Она прикрыла глаза, но в ее душе по-прежнему царил хаос – мысли с оглушительным грохотом проносились одна за другой, и ей никак не удавалось их ухватить. А потом вдруг зазвучала чарующая песня – сладкая и пленительная, – и больше Джиджи уже ничего не слышала.

Новая надежда. Новая жизнь. Свежее дыхание весны после гибельной зимней стужи. Феникс, восстающий из пепла. Заколдованный второй шанс, который все время ускользал от нее, а теперь подносился ей на золотом блюдечке как величайший дар судьбы.

И ей надо лишь протянуть руку и…

Но ведь именно это ее и погубило. Именно эта неутомимая тоска по нему, это опрометчивое желание махнуть на всех рукой десять лет назад и взяли над ней верх. Отбросив принципы, она пошла на поводу у сиюминутной выгоды и разнузданного эгоизма. И вот что из этого вышло: в итоге она лишилась и счастья, и самоуважения.

Но чарующий напев переливался все нежнее. Помнишь, как вы смеялись и болтали друг с другом обо всем и ни о чем? Помнишь, как строили планы пешком перейти Альпы и переплыть Ривьеру? Помнишь, как хотели завалиться в гамак – бок о бок, а поперек Крез, – когда настанут теплые деньки?

Нет, все это лишь видения, далекие воспоминания, мечты, приукрашенные розовыми очками. Теперь ее будущее связано с Фредди, который не заслуживал, чтобы его унизили, выкинув, точно ненужную вещь. Он заслуживала, чтобы она раскрылась перед ним с лучшей, а не с худшей стороны. Фредди целиком вверил ей свое счастье, и она не вправе играть его доверием. Иначе она просто не сможет жить дальше.

А что, если…

Нет. Если так надо, то она устоит перед этой чарующей песней, как устоял, корчась и извиваясь от искушения, перед сиренами Одиссей. Но не бросит Фредди. И больше не поступится своей совестью. Никогда.

Джиджи посмотрела на Камдена.

– Не могу, – чуть слышно прошептала она. – Я уже помолвлена.

Пальцы мужа на долю секунды сжали ее руку – и их место тотчас заняла ночная прохлада. Его глаза по-прежнему неотрывно смотрели на нее, но они больше не озарялись светом – теперь в них царила кромешная тьма.

– Тогда зачем ты рассказала мне про дамский колпачок?

Действительно, зачем?

– Видишь ли, я… – Будь у нее под рукой кнут, она бы с радостью себя им отстегала. – Просто я подумала, что у тебя от отвращения пропадет охота со мной спать.

– Ясно. Хранишь верность лорду Фредерику.

Его голос словно оледенел – как и ее сердце, где в бескрайней, мерзлоте бился одинокий огонек боли.

– Тогда почему ты не остановила меня? Теперь после нашей близости могут быть последствия…

Ну что она могла ответить? Что так было всегда? Что стоило ему приласкать ее, как она мигом забывала обо всем, что раньше представлялось жизненно важным? Что вето постели она делалась редкостной дурой?

– Я не подумала. Прости.

Скрипнула кровать… В темноте мелькнула его спина с глубокой бороздкой, когда он сел, обхватив плечи руками и опустив голову. Через несколько секунд он встал с кровати.

– Жаль, что ты не спохватилась чуть раньше. – Чувствовалось, что за его безукоризненной вежливостью клокочет буря. Тремейн продел руки в рукава халата и с силой затянул пояс.

Джиджи села в постели, прижимая простыню к груди. «Не уходи, – хотелось попросить ей. – Останься со мной, не уходи». Но вместо этого она пролепетала:

– Ты же сам говорил, что прошлое не перечеркнешь, а наше – тем более.

– Очень мудрые слова, – проворчал он, направляясь к двери.

– Постой! – крикнула она. – Куда ты? Наверху опасно. Бог знает, что там еще повреждено.

– Ничего, я рискну, – ответил он. – В этом доме наверняка найдется кровать безопаснее твоей.

Лежа на кровати – в спальне, которую ему отвели с самого начала, – Камден смотрел в потолок, желая, чтобы тот рухнул и вышиб из его головы остатки разума. Если, конечно, там еще оставался хоть какой-то разум.

«Я не подумала», – сказала она. Что ж, в этом она определенно была не одинока. С прошлого октября, когда от ее адвокатов пришло первое письмо с просьбой о признании брака недействительным, он ни дня не мыслил здраво.

Камден давно привык отзываться о своем браке как о «вполне сносном положении вещей». Да, наверное, сносном. Ведь пока закон незыблемо стоял на страже их брака, все еще оставалась надежда, что когда-нибудь, в далеком и туманном, но непременно прекрасном будущем они смогут подняться выше «бури и натиска» юных лет и зажить более или менее счастливо. Не то чтобы он открыто признавался себе в таких желаниях, но четырнадцатичасовые рабочие дни, плавно перетекавшие в ночи, иногда располагали к подобным смутным мечтаниям.

Но когда разговор зашел уже об официальном расторжении брака, когда бесчисленные письма от ее адвокатов черной тучей заволокли горизонт, точно гигантский рой египетской саранчи, – вот тогда-то он совершенно неожиданно очутился в роли ошеломленного зрителя, только и способного с тревогой и раздражением швырять эти письма в огонь.