Декабрь 1882 года

Мисс Роуленд не перепрыгивала через булыжники. Она их разбрасывала. Рыхлый коричневатый лед сковал берега ручья, но между ледяными глыбами по-прежнему змеилась тонкая струйка воды. Вот туда Джиджи и кидала камни. Плюх! Плюх! Плюх! Она бросала их как придется: иногда в воду один за другим летели десяток булыжников, иногда же между всплесками проходила минута, а то и больше. Этим она словно кричала о состоянии своей души, в которой тревога сменялась длительными раздумьями, а те, в свою очередь, вытеснялись новым приступом беспокойства.

Когда поблизости больше не осталось камней, девушка уселась на пень, подтянув колено к груди и упершись в него подбородком. Полы темно-синего плаща трепетали вокруг ее лодыжек под резкими порывами ветра.

Со своего места на вершине холма по ту сторону ручья Камден не видел ее лица – его скрывали поля шляпки. Но он чувствовал исходившее от нее одиночество, и ее грусть эхом отзывалась в его сердце.

С недавних пор он не мог думать ни о чем, кроме мисс Роуленд.

Несколько лет назад он начал ухаживать за Теодорой (которую не видел вот уже полтора года и которая никак не могла решить, нужен он ей или нет) и с тех пор успел привыкнуть к тому, что его на каждом шагу преследовали соблазны. По вполне понятной причине молодой человек приятной наружности, воздерживающийся от плотских удовольствий, был для определенного сорта женщин словно крепкий орешек, который непременно надо расколоть. Такие женщины встречались во всех сословиях и во всех столицах Европы. Получай он по франку, марке или рублю за каждое непристойное предложение, которое ему делали, мог бы сейчас удалиться в деревню и зажить жизнью состоятельного сквайра.

Камден отвергал подобные предложения, пуская в ход либо деликатность, либо изобретательность – смотря по обстоятельствам. Честный человек не станет кричать на каждом углу о любви к одной-единственной и одновременно привечать в своей постели толпы других женщин.

Ему было нелегко, но он справлялся. Выручали постоянные дела. Помогало и то, что ни нравственные, ни философские соображения не мешали ему в одиночестве снимать напряжение плоти. Помогало также усердное изучение выбранной профессии – термодинамические уравнения и сложные вычисления неплохо отвлекали от женских ягодиц и грудей.

Но теперь не помогало ничего. Он целыми днями занимался в «Двенадцати колоннах» хозяйственными делами, но все равно его ежеминутно осаждали мысли о мисс Роуленд. Что бы он ни делал, уединившись в своей спальне, на следующий день фантазии и мечты о ней распаляли его с утроенной силой. И ему казалось, что он настолько глупел от этих мечтаний, что путался даже в самых простых квадратных уравнениях, а уж интегралы с логарифмами и вовсе превращались в неразрешимую задачу.

Ох, если бы все дело было просто в разбушевавшейся похоти! Увы, Камден чувствовал, что его волновало не только тело Джиджи. Его волновала ее душа.

Матери Теодоры – при всей ее напористости и решительности – было далеко до несгибаемой миссис Роуленд.

У графини фон Швеппенбург по крайней мере имелось оправдание: она была бедная хотела обеспечить свое будущее за счет выгодного замужества, дочери. Тогда как миссис Роуленд хотела только одного – удовлетворить свое дьявольское честолюбие. Тем не менее мисс Роуленд нисколько не боялась своей матери. И если уж на то пошло, то это миссис Роуленд трепетала перед своей дочерью.

Через два дня после их случайной встречи Камден нанес Роулендам официальный визит в сопровождении сводах родителей и брата с сестрой – Клаудии и скучающего Кристофера. Клаудию настолько поразили греческие мраморные изваяния, мебель времен Людовика XIV и картины эпохи Возрождения, украшавшие главную гостиную хозяев, что она упросила провести экскурсию по всему дому.

Пока родители Камдена мило беседовали с миссис Роуленд, мисс Роуленд покорно водила трех визитеров младшего поколения по гостиным, библиотеке и солярию. Кристофер отчаянно скучал и наконец в галерее, перед портретом Каррингтона – очевидно, это был подарок покойного герцога по случаю помолвки, – выдержка изменила ему, и он, как всегда в таких случаях, превратился в дерзкого юнца.

– Мама не раз говорила, что кузен Каррингтон – редкостный болван, – с усмешкой заявил Кристофер. – Вы, мисс Роуленд, наверное, выйдете за любого прохвоста – только бы у него имелась корона с земляничными листьями.

Джиджи, однако, нисколько не смутилась.

– А вы, милорд Кристофер, с вашим редкостным обаянием и тощим кошельком женитесь на первой же богатенькой мисс, которая примет ваше предложение.

Камден покосился на брата и едва не расхохотался, увидев, как вытянулась у того физиономия. Конечно же, Кристофер был дерзким мальчишкой, но он все равно оставался родственником английских герцогов и баварского принца. Любая другая девица, сознавая неравенство, молча стерпела бы грубость или обратила бы все в шутку, но мисс Роуленд, напротив, дала наглецу достойный ответ и мастерски поставила его на место.

В отличие от матери, которая обставила дом с тонким намеком на свою образованность – украсила его микенской бронзой и яркими фресками, – Джиджи не считала нужным доказывать всем и каждому, что она в состоянии отличить Антифана от Аристофана.[4] Ее вполне устраивало, что предки ее отца всего несколько поколений назад стирали белье и возили уголь для тех самых благородных семейств, с которыми она теперь намеревалась породниться.

Камдена восхищала ее уверенность. Она знала себе цену и не подстраивалась под мнение тех, кто судил о ней по родословной. Но, отказываясь заискивать перед дураками и угодничать, она обрекала себя на одиночество – как в горе, так и в радости.

Камден свел коня вниз по склону. Дойдя до самой кромки воды, он сел в седло и переправился через ручей. На другом берегу спешился и привязал жеребца к дереву, К этому времени Джиджи уже успела подняться на ноги и смахнуть с юбки пыль.

– Рад видеть вас, мисс Роуленд. – Повинуясь порыву, Камден не подал ей руку, а обнял за плечи и поцеловал в холодные щеки; он был чужеземцем в здешних местах и не преминул этим воспользоваться. – Ох, простите… Должно быть, мне показалось, что я еще во Франции.