Они говорят мне: «Мы любили детей своих!», но дети их стали убийцами, наркоманами или покончили с собой. Убил бы я, если был бы любим? Стал бы я отравлять свою жизнь ядом, если ощущал бы себя любимым? Стал бы я подвергать свою жизнь ненужному риску или совершать самоубийство, если бы знал, что меня любят? Нет.

Но говорят мне родители, дети которых убили, стали наркоманами и погибли: «Мы любили детей своих!», говорят и ищут во мне сострадания. И я спрашиваю их: «Вы любили их так, как хотели сами, или так, как хотели от вас дети ваши?» Они молчат, а во мне нет сострадания, я врач, а не священник.

Что есть любовь? Если я чувствую, что люблю, — это ещё не любовь, но если Другой чувствует, что любим — это любовь. У кого хватит духу спросить у любимого: «Как хочешь ты, чтобы я любил тебя?» У кого силы хватит ответить? Как мы любим? Любим ли? Страх со всех сторон, а глупость покрывает страх. Этот грех даже священник не в силах, мне кажется, отпустить.

Они учили детей своих, а те нуждались в нежности. Они решали свои проблемы, используя детей своих как средство. Так не получается… Теперь они плачут, и в моём сострадании ищут подтверждение своей правоты, гонимые страхом признать ошибку. Могу ли я состраданием своим мешать им признать их ошибку? Имею ли я право? Хочу ли? Не хочу.

Но нет в моём отрицании осуждения, они имели право поступать так, как поступили. Они платят за то, что сделали, они дорого платят. Мне горько, но нет во мне сострадания. Направление пути каждый выбирает сам, я могу помочь в движении, но я не буду помогать на пути к смерти. Каждый имеет право на ошибку. Но спроси себя: хочешь ли ты воспользоваться этим правом?

Так говорил Заратустра сегодня:

«И свет, и тень есть в ребёнке. Но более смерти боитесь вы тени его и не видите света совсем, в нём заключённого. И говорите ему: "Нет тебя, но есть мы!". И учите вы его страхам своим — таково воспитание ваше!

Не растите вы свет, заключённый в ребёнке, не освещаете тень его нежностью своего сердца, но насаждаете ему страх. Зёрна страха прорастают в слабой душе младенца, как неистребимый сорняк, поглощают они и свет, и тень его. И рады вы: теперь он безгласен!

Когда же бунтовать будет ребёнок ваш действием, лишённый возможности говорить, вы скажете ему: "Видишь ты, что не люблю я отца твоего, но живу с ним ради тебя!", "Видишь ты, что не люблю я мать твою, но живу с ней ради тебя!", "Видишь ты, что мы с отцом твоим любим друг друга, но не ради себя, но ради тебя мы делаем это!". И узнаёт ребёнок, что виноват в несчастье родителей своих. Как вынести ему это бремя?! Испугается ребёнок бремени своего и будет слаб он для жизни. Воздуха вы не дали ему, но дали яд, «любящие»: такова любовь ваша!

Браком называете вы то, что нужно ребёнку вашему. Но разве нужен ему брак ваш, а не тело ваше? Кого вы обманываете?

Ищет у брака женщина несвободу мужа своего. Страшно ей остаться одной с ребёнком, а потому рада она узам обязательства страха. Но страшно ей признаться в страхе своём, и ребёнка своего обвиняет она в муках своих.

Ищет в браке мужчина право на жену свою. Бессилен он обладать женщиной, ибо всегда обладаем был ею, и теперь ищет в браке средство узаконить мнимое господство своё. Какой же мужчина признается в слабости своей ребёнку своему?

"Пусть уж лучше испытывает вину ребёнок наш, чем знать будет о страхах наших", — говорят родители его, это называют они, воспитанием бесстрашия".

"Будет он того покорней и не потревожит страхов наших", — добавляют другие, это называют они "воспитанием благопристойности". Но что воспитывают они этим?

Любит ребёнок отца и мать свою, примет он ношу их на плечи свои, а потом переложит её на своего ребёнка, ибо будет его ребёнок любить его. Ибо любят дети не потому что получают, а потому, что верят.

Для кого рождаете вы ребёнка вашего, если не для себя?

Одни говорят: "Ведь надо нам родить ребёнка, так заведено". Ничего не слышу я, кроме глупости и страха, в словах этих.

Другие скажут: "Кто же будет хоронить нас, если не дети наши?!" Только страх говорит, и глупость приговаривает в родителях этих.

Третьи говорят: «В нас есть любовь, и хотим мы отдать её!». Кроме страха и глупости ещё и безумие звучит в словах этих, ибо любят родители эти ничто — фантазию свою о ребёнке. И то, что родится у них, будет для них ничем, а ребёнок становится тем, кем он был для родителей.

Каким же ребёнок будет после этого, если не глупцом, страшащимся, что множит своё безумие. Воистину, любите вы детей своих, но уж лучше бы вы их ненавидели!

Эгоист знает, чего хочет он. Знает он, что всякое его желание — его желание. И если хочет он ребёнка, то знает он, что это его желание.

Вы же даёте ребёнку жизнь, зачем же вы её у него отнимаете? Получите ли вы то, что отняли? Так на что вы рассчитываете, или поступаете так из мести к нему за своё детство?

Да, страх ваш молчать будет, неслышно говорить будет он, как говорят только книги. Но поднимет он голову, когда придётся расплачиваться вам по счетам вашим! Тогда и прочтёте вы то, о чём умолчали вы!

"Брак — это ритуал", — говорите вы. И я говорю так же. Но для чего были созданы ритуалы ваши, если не из потворства страху вашему?

Зачем хоронили вы царей ваших во дворцах, если не боялись вы смерти? Зачем при встрече голой рукой пожимали вы руку голую собеседника вашего, если не хотели узнать, не держит ли кинжал он в перчатке своей? Зачем, тостуя, ударяли вы кубком о кубок так, чтобы напитки ваши перемешались в них, если не хотели вы убедиться, что товарищ ваш не подсыпал вам яду?

Все ритуалы ваши — плоть от плоти своей страх ваш! Так что же вы похваляетесь тем, что брак для вас ритуал? Тем, кто близок, не нужны ритуалы!

Заверения получая, не получаете вы сердца открытого и своего сердца вы тем не открываете. Так зачем же вам брак ваш, если скрыты сердца ваши друг от друга?

Знаете ли вы, что ищете в браке то, что дать может вам только дружба, а в дружбе то, что цените вы в браке? Всё перемешалось в смятенном сознании вашем!

И выходит так, что мужчина у вас тонет в браке, как баржа пробитая, а женщина успокаивается, словно океан после шторма, но не более того, не более!

Слаб утопленник для дружбы, а пашня, быльём поросшая, слаба родить. И нет у вас ни друга, ни сына. Ибо сын ваш — сорняк, ибо не хочет родить пашня, покойная, как океан замерший. А друг ваш — водолаз, погружённый в воды жены вашей. И что бы ни делали вы для друга своего, всё через жену его перестанет быть вашим и не станет его.

Жена для мужчины — привязь. Муж для жены — предел. Но может жить женщина внутри предела своего, ибо привыкла она быть внутри и не может иначе. Но мужчина на привязи, что пёс озлобленный, пёс озлобленный и голодный.

Спрашиваю я женщину о мужчине, но не о муже. Не о женщине и не о жене спрашиваю я мужчину, но о друге и сыне. Скучен мужчина, говорящий о женщине, и о жене говорящий так же мне скучен, ибо утопленник он, а мне пусто с утопленником, ибо производит он пену вместо дыхания!

Нуждается мужчина в созидании Нового, и путь этот труден. Женщина создаёт вечное, и всё для неё просто. Как же мужчине создать Новое? Только с другом своим способен жизнь он насытить, и сына своего готовит он к жизни насыщенной. Вечное насыщение — вот Новое, которое создаёт мужчина, сердцем способный к дружбе.

Вечное для мужчины — сейчас. Вечное для женщины — всегда. Сейчас и всегда сойдутся в женщине, но не сойдутся в мужчине. Два сейчас — вот формула дружбы. Новое нужно для Сейчас, но не для завтра, ибо нет ещё завтра!

В дружбе огонь, но не страсть. И заключена в дружбе нежность, но не сладость. Для женщины оставьте вы сладость страсти своей, чтобы сына своего уберечь от чувственной её лавы!

Сталелитейщик мужчина с женщиной, а с мужчиной — кузнец. Друг друга куют мужчины, огонь нежности сияет в их дружбе, так созидается Новое.