– Холодно.

Он видел, что Тимена дрожит. Сполох задумался на мгновение, скинул с себя волчий кожух и набросил на плечи Тимены.

– Вот тебе. Не потеряй.

Сполох встряхнулся, потому что его самого охватил холодный воздух. Он увидел нескольких оборванцев неподалеку. Старуха в своих тряпках, похожая на призрак в золотом венце, настороженно смотрела в его сторону.

– А, вот твои, – догадался Сполох. – Пойдем?

Ничего не понимая, еле ворочая языком, Тимена ответил:

– Я сам. Геденна не велит, чтобы ходили чужие. Не надо.

Тимена грязными руками потер воспаленные глаза.

– Эх, ты, – с участием заглянул ему в лицо Сполох. – Пропадешь. – И зачем-то пообещал: – Ну, я к вам еще приду.

– Нельзя, – повторил Тимена, глядя на Сполоха с тоской и непониманием. – Зачем тебе к нам?

– Хозяйка ваша пусть не ругается, – успокоил Сполох, – ты ей скажи, что я надежный и не выдам.

– Надо же… тепло стало, – пробормотал Тимена, сам не замечая того, что кутается в его кожух.

– Ну, понятно, тепло, – подтвердил Сполох, сам, чтобы не замерзнуть, приплясывая на месте.

Тимена опять кивнул, посмотрел сквозь него и нетвердым шагом двинулся к своим. Сполох укоризненно покачал головой, глядя ему вслед.

Дайк успел зайти к Итваре, и оба тиреса вернулись на площадь в полном уборе из украшений.

Поверх рубахи у Дайка висела серебряная подвеска, похожая на монету, но состоящая из плотно переплетенных полос металла со скругленными углами: она была видна из-под распахнутой на груди куртки. Оба запястья плотно охватили браслеты.

После поединков перед толпой по очереди должны были держать речь тиресы Сатры. Очередность определялась жребием. На сей раз первому выпало произносить речь Тесайе Милосердному, за ним – Дварне, потом – Сатваме. За ними шли Дайк, Одаса и Итвара.

Тесайя вышел в тот самый круг, где недавно сражались небожители. Его руки в широких рукавах возделись, тирес плавно развернулся вокруг себя. Он обладал искусством, выступая в кругу, ни к кому надолго не поворачиваться спиной, а беспрестанно двигаться, так что зрители постоянно видели его лицо или обращенным к себе, или хотя бы вполоборота.

Тесайя, по обыкновению, говорил о жизни на грани двух состояний – восторга и радости из-за милосердия Жертвы и раздирающего сердце чувства вины перед ним.

В конце речи тиреса его приверженцы подняли неистовый шум, к ним присоединилась толпа. Вожди Сатры выставляли напоказ поддержку, на которую они могут рассчитывать среди небожителей, а со своей стороны в толпе смекали, к какому тиресу выгоднее всего примкнуть.

У Тесайи не только было больше всех сторонников, но еще и его ораторское искусство по-настоящему разогрело толпу. Умолкнув, он понурил голову и вернулся к своим, казалось, совсем обессилев после этого представления.

Вслед за Благодетелем выступать было трудно: Тесайя, как паук из мухи, выпил из толпы весь сок. Дварна, который только что блистал в поединках с мечом, теперь выглядел неуверенно, даже его бледное твердое лицо заранее выдавало досаду. Он заговорил медленно и без особых интонаций, словно заведенный.

Дварна повел речь о «Сатре в душе».

– Насколько мне открыта истина, Сатра изначально была воинственна! – говорил тирес. – Цари древней Сатры стремились к уничтожению всей скверны вокруг себя. Теперь наше царство основано лишь в наших душах. Мы живем в каждодневной борьбе за свою чистоту. Все, что расслабляет волю, погружает в мирное существование, мы должны вырвать с корнем из своей внутренней Сатры! Меч должен разделить нас на нечистых и чистых! – жесты Дварны во время речи казались совсем деревянными. – Укрепите дух, чтобы не отвлекаться на личные обиды, но выжечь и растоптать все, что искажает непогрешимую истину Жертвы!

Речь Дварны была скучна и не запоминалась. Едва он закончил, его «верные» дружно заорали, но толпа подхватила их крики очень вяло.

Приземистый, мощный Сатвама с бычьей шеей сменил Дварну в кругу. Выступление Справедливого не обернулось таким явным провалом, как у Дварны, но и не вызвало восторга.

Впрочем, Сатвама ничего особенного для себя и не ждал: его из года в год принимали примерно с одинаковым успехом.

Уже начало смеркаться: зимние дни коротки. На площади зажглись факелы. Настал черед Дайка выйти в круг и говорить перед толпой. У него сразу забилось сердце, похолодели руки. Дайку еще недавно трудно было связать два слова, и даже Гвендис он отвечал односложно или только жестом. Кроме того, ему было досадно и стыдно за недавний бой с Адаттой.

Дварна требовал, чтобы Сияющий или закончил бой, или признал свое поражение. Дайк обещал признать все, что угодно, но требовал от Дварны ответа, почему он не позволяет Адатте прекратить поединок? Получилась обычная мелкая склока, которые часто происходили между духовными вождями Сатры. Дварну и Сияющего сразу окружил народ. Дварна обвинил Дайка в непонимании сущности чести. Избитый и растерявшийся Адатта стоял неподалеку, опустив голову. Дайк в запале ответил Дварне, что честь ему не указ. Приверженцы Твердого вступили в склоку, вслух поражаясь такой испорченности Сияющего и его низменным помыслам. Наконец, протолкавшись через толпу, Итвара схватил Дайка за плечо и заставил отойти от Дварны, а кто-то увел и Адатту.

Теперь Дайк вышел в круг и остановился посередине. Толпа насторожилась, ожидая от него еще какой-нибудь странной выходки. У Сияющего уже не осталось выбора: надо было говорить. Дайк сквозь одежду тронул образок Ярвенны у себя на груди.

– Я хочу вам сказать про Светоч… – начал он и сразу понял, что надо говорить громче. – Про Светоч! – повысил голос Дайк. – Вы думаете: про это уже ничего нового не скажешь, все написано в Своде и в Приложениях, и тиресы уже сто раз все растолковали. А я вам скажу, – голос Дайка окреп сам по себе, – что вы не поняли предания о Светоче. Вы спорите, какие в нем описываются запреты, кто первый их нарушил и осквернился и кто кого за собой потащил. Но Светоч – это сказание о любви Белгеста и царевны Йосенны.

Даже в древней Бисмасатре это понимали! Вот потому-то лучники Бисмасатры и не расстреляли Йосенну со Стены, а позволили ей поднять в седло и увезти тело любимого. Вы сделали эту историю пугалом для себя. Вы превратили Светоч в источник новых запретов и страхов. А в нем заложена совсем другая сила. Вот тирес Тесайя сказал: прекрасная Йосенна и благородный Дасава были лучшими из небожителей. Почему никому до сих пор не приходило в голову, что они, может быть, и впрямь были одни из лучших и сумели найти путь, которого не находили другие? Я думаю, этот путь лег им под ноги с того дня, когда смысл их жизни оказался за пределами хлопот о собственной чистоте и неоскверненности…

Как только Дайк кончил говорить, раздалось несколько приветственных криков, но большинство небожителей недоуменно молчали, и крикуны осеклись. Дайк уступил место, и в кругу появился Одаса Мудрый.

Гордо подняв голову, тряхнув пышными волосами, Одаса скользнул глазами поверх толпы и начал медленно, гулким голосом, длинную речь о возвышенных предметах. Он долго переливал из пустого в порожнее, всем надоело слушать. Одаса всегда слишком упивался собой, чтобы знать меру. В конце концов речь Мудрого приветствовали только его сподвижники, и их хвалы звучали довольно жидко.

Наконец подошло время Итвары Учтивого. Высокий нескладный тирес с рыжеватой гривой волос неохотно явился толпе. Дайк глядел на него с сочувствием: похоже, Итваре не по душе отбывать эту повинность. Неожиданно Учтивый заговорил обаятельно и просто.

– У нас в Сатре вредный воздух для истин. Я что-то знаю для себя. Но я ничего не знаю для вас. Моя вера глубоко подсознательна. Она не для передачи, не для всех. При передаче истины, возжелавшей странного толпе и ученикам, она попадает на воздух и сразу портится. Хранить ее разумнее всего в сердце и никогда не открывать крышку.

Я могу ошибаться в ощущениях, а если я буду об этом говорить, я обязательно ошибусь и в словах. Если кто-то станет меня слушать, он непременно ошибется в восприятии.