– Я тебя тоже, Дайк.

– Я выздоровел в дороге, – продолжал тот. – Я больше не вижу Сатру во сне, не боюсь сойти с ума.

– Мне кажется, дорога пошла тебе на пользу. Ты почувствовал силы, совсем окреп, – сказала Гвендис.

– Мне? – переспросил Дайк. – Ты думаешь только обо мне. Ты даже никогда ничего не говоришь о себе. Я не знаю, что тебя тревожит, чего ты хочешь, о чем жалеешь. Я нарочно вспомнил о нашем доме: может быть, ты жалеешь о нем? А ты промолчала. Может, ты устала в дороге? А ты сказала: «Дорога пошла тебе на пользу». Здесь, в Сатре, все убого и неспокойно, но даже здесь ты заботишься только обо мне, и у тебя нет ни желаний, ни упреков, ни жалоб… Скажи, Гвендис, ты правда можешь одна вынести любую беду, и я тебе вовсе не нужен?

Гвендис с удивлением посмотрела ему в лицо и с улыбкой провела ладонью по волосам:

– Дайк…

– Ты и утешаешь меня, как ребенка… – ответил тот, но тоже улыбнулся, и голос зазвучал покорно. – А все по-прежнему…

– Ты по-прежнему меня любишь, – подтвердила Гвендис.

– И по-прежнему не знаю, кто я такой, – ответил Дайк и стиснул зубы, в который раз поняв, что это замкнутый круг.

Праздник на площади открывался шествием. Это было не только зрелище, но и проба сил каждого из влиятельных вождей. Небожители заранее бились об заклад, кто из тиресов сумеет вывести больше приверженцев.

Шел снег, и небожители, пришедшие с окраин города, из дальних имений, кутались от холода в рваные серые и коричневые плащи, отпивали из захваченных с собой фляжек крепкое вино, чтобы согреться. Еще только рассвело, а уже слышались пьяные разговоры и выкрики. Здесь не было женщин, зато все свободные мужчины, от детей до стариков, теснились на площади. Некоторые явились еще затемно и заняли места в зияющих окнах разрушенных дворцов, которых немало было на площади. Другие стояли или сидели на плитах.

С факелами в руках, хором распевая строки из Свода, мимо них проходили последователи Тесайи Милосердного. Разбившись на дюжины, каждая – во главе с начальником, шагали «верные» тиреса Сатвамы. С обнаженными мечами следовали за Дварной Твердым его преданные сподвижники. В старинных зерцалах, не до конца очищенных от въедливой ржавчины, появлялись сторонники Одасы Мудрого. Легким шагом проводил по площади своих малочисленных приверженцев тирес Итвара Учтивый – в золотых или серебряных украшениях, одетых в цветные одежды, которые к празднику выкрасила для них Эйонна.

Давая им дорогу, заполнившие площадь небожители приветственно шумели и брали на заметку: ага, звезда Итвары закатывается, Одаса смешон, а за вот Благодетелем идет целый сонм!

На этот раз тусклым зимним утром по затоптанному снегу Сатры провел своих соратников и тирес Сияющий. Толпа недоуменно замерла при виде него. С ним было всего двое. Один – молодой богатырь в мохнатой куртке, выше своих спутников и выше всех в толпе не меньше чем на голову. Другой – парень в беличьей шапке с хвостами, перепоясанном кожухе, – мерил толпу смелым взглядом. Сам тирес – третий – широко шагал, облеченный сиянием.

Дайка толпа встретила молча. Он снова напомнил небожителям Сатры предания о временах, когда облекаться светом мог любой из них…

Женщины Сатры, по обычаю, не ходили на состязания. Гвендис и Эйонна сидели у очага в украшенном безделушками и занавесками доме утешительницы. Между ними на низкой скамье, покрытой крашеной тканью, стояло блюдо с сушеными яблоками, в глиняной вазе – засушенный чертополох. Эйонна рассматривала и трогала ткань на рукаве Гвендис:

– Какая тонкая… Это ты сама соткала?

Гвендис готова была сказать, что купила эту ткань на рынке. Но в языке небожителей не было слова «покупать» и слова «рынок». Пока Гвендис придумывала, что ответить, Эйонна догадалась:

– Конечно, это подарок кого-нибудь из мужчин? Я тоже не тку на себя.

Эйонна продолжала считать Гвендис утешительницей.

– Да, удивительно, в Бисмасатре ткут лучше нас! – на глазах у нее показались слезы.

Вообще Гвендис за вечер несколько раз заметила, что Эйонна то как-то слишком оживленно смеется, то в ее голосе слышатся с трудом сдерживаемые рыдания.

– Что с тобой? – коснулась Гвендис ее руки.

– Жизнь кажется такой тоскливой и бессмысленной. – Эйонна вздохнула. – Мы одни на всем свете, за этой стеной, которой на самом деле даже и нет. Как будто мы уже умерли, и нам снится, что мы еще живы… Я по ночам просыпаюсь от ужаса, что мы все в могиле… – Она легким жестом – одними пальцами – вытерла влажные веки и стряхнула слезы, засмеялась. – Нельзя думать об этом, надо думать о радостном.

– У тебя тревожные предчувствия? – понимающе кивнула Гвендис. – Это еще и потому, что ты устала. Ты так права, что поддерживаешь радость в себе и в других! Жизнь здесь действительно очень тяжелая, и небожители больны просто от самой жизни. Вы очень сильные – ты, Итвара, другие, кто в силах еще радоваться и надеяться.

– Больны от самой жизни? – Эйонна оперлась на подлокотник кресла обеими руками, сплела пальцы и положила на них подбородок, внимательно глядя на Гвендис. Ее темно-русые блестящие волосы спадали волной до пояса.

– Да, как сказал один умный небожитель про другого – «он умер от Сатры», – вспомнила Гвендис. – Здесь больны почти все, кого я видела. Душа может быть так же ранена, как и тело. И тяжелее всего сознавать, что эти болезни можно было бы вылечить, если бы жизнь не была такой тревожной, опасной…

– Бессмысленной, – подхватила Эйонна. – Я, утешительница, это хорошо вижу. Они часто ко мне приходят… «Тоска, душа болит», – говорят. У меня тоже болит, но мне кажется – у них сильнее. Каждый тирес ведь живет в страхе: кто что про него сказал, кто подумал, кто подсмотрел, кто замышляет, не теряет ли он сторонников?.. – Эйонна налила в кубки подогретого вина из котелка, что висел над очагом. – Я-то ничего не боюсь, мне нечего бояться. По крайней мере за себя… Но случись беда, я хотела бы защитить одного небожителя, – голос ее потеплел, и глаза снова заблестели от слез.

«Бедная Эйонна», – у Гвендис защемило сердце.

– Я понимаю тебя, – призналась она. – Я тоже…

– Я знаю, – быстро сказала Эйонна. – Ты – как я, утешаешь всех, но особенно любишь только одного, да? Я догадалась.

– Это так заметно? – улыбнулась Гвендис.

– Конечно, для меня – с первого взгляда, – подтвердила Эйонна. – Но мне страшно за вас. Ты говоришь, мы все больны. Это правда. Я вижу, что вы – нет. Вы здоровы, вы совсем другие. Наверно, как бы ни было вам тяжело в Бисмасатре среди человеческих племен, все же не так, как нам друг тут с другом, – горько усмехнулась она. – Но я боюсь, что среди нас и вы станете больными.

– Бывает здоровая и нездоровая жизнь, – ответила Гвендис. – Если жизнь вызывает болезни, надо ее менять. Нельзя жить по-прежнему, это то же самое, что пить плохую воду. Нельзя пить гнилую воду и нельзя есть испорченную пищу; точно так же нельзя жить по законам, которые приводят к болезням. Я понимаю, что многих жителей Сатры уже не спасти. Они перешли за черту, и их болезнь необратима, а вся обстановка жизни поощряет и усиливает ее, – говорила Гвендис, вспоминая Тесайю и Орхейю. – Можно сделать только, чтобы они меньше приносили разрушений себе и другим. А ты, Эйонна, просто устаешь. Ведь тебе приходится выслушивать жалобы тиресов, следить за их мыслью, сопереживать…

– Да, – кивнула Эйонна, – верно. Все их страхи, тревоги, подозрения, обиды… – Она поморщилась. – И Тесайя… когда слушаешь его, кажется, что сходишь с ума.

Гвендис вопросительно посмотрела на Эйонну.

– Ему нравится боль, – пояснила утешительница. – Он просто весь дрожит от восторга, когда рассказывает о страданиях – будь то Жертвы или других. Он готов плакать, как он говорит, от сострадания и жалости – но я вижу, что он сам готов наносить раны, а потом плакать и жалеть. И еще он готов часами сидеть с кем-то из своих «верных», утешать, гладить, смотреть в глаза – но не любит тех, кому его сострадание не нужно. Мне кажется, если бы твой Сияющий стал его «верным», Тесайя быстро бы от него избавился – он слишком открытый и светлый. А ваш Сполох – веселый, Тесайя таких на дух не переносит. Он вообще готов убивать всех «бесчувственных», и когда напьется – бранит их последними словами, желает им зла. Он сам себя доводит до безумия, когда описывает, как будут есть Жертву: какие мы мерзкие и жалкие и как мы будем есть его, осознавая собственную вину. А как его сторонники убивают тех, на кого он их натравит! Гораздо хуже, чем убьют Жертву в будущем – забивают камнями до смерти!