– Воюете? – прищурила узкие глаза бабка, посмотрев на вооруженных мужчин.

Говорила она на страшной смеси даргородского и хельдского наречий.

– Нет, не воюем, хозяйка, – ответил Дайк. – Одно место ищем в степи.

Старуха покачала головой и поцокала языком.

Путники уместились в ее большой юрте, завешанной шкурами. Старухины невестки – уже сами немолодые – поднесли гостям жаренную на костре конину и плошки с кислым кобыльим молоком.

– Торговали, – пояснила старуха, когда ее спросили, откуда ей известны северные языки. – Гоняли коней продавать. Какое место ищете?

Дайк начал рассказывать ей про «место, где большая стена». Гвендис тихо сидела в углу, при свете коптящего светильника с бараньим жиром не сводя глаз со степных женщин. Сама старуха, полная широколицая старухина невестка с бараньей лопаткой в руках, котелок на огне и маленький всадник на мохнатой низкорослой лошадке в бескрайней степи… Так вот он, народ, живущий на сказочном «краю земли».

– Знаю, есть стойбище злых людей за стеной, – заговорила старуха. – Бабка моей бабки и дед моего деда рассказывали, что оно там, на восходе. Злые люди, убивают всех, кто подъедет к их стойбищу.

У Дайка сильно забилось сердце.

– Они на вас нападали?

Старуха потрясла головой.

– Они не выходят из-за стены. Степи боятся. Степь их не любит. Они степь не любят.

– И не торгуют с вами?

– Нет. Давно о них не слыхать. Может, и умерли за стеной, – вздохнула старуха.

Она помолчала и подозвала невестку. Та помогла ей подняться.

– Внук у меня помирает, – сказала старуха. – Пойду к нему. Вы тоже идите в свою кибитку. Потом поговорим.

– Что с ним? – с сочувствием спросила Гвендис.

– Вот тут, – старуха постучала себя пальцем в грудь, – сидит плохая вещь.

– Простуда? – догадалась Гвендис.

Старуха отрицательно покачала головой.

– Половину луны назад враги хотели угнать наш табун. У моего внука вот тут сидит наконечник от стрелы.

Старуха сделала знак, давая понять, что встреча окончена. Гости вышли наружу. Старуха, опираясь на невестку и сына – тоже пожилого, с редкой седой бородой, – побрела мимо них к юрте, из которой выскочила молодая кочевница с испуганным лицом, подхватила бабку под руки и увела внутрь.

– Половина луны… Это полмесяца! – воскликнула Гвендис. – Почему они не вырежут наконечник?

Она хотела бежать к кибитке за лекарскими принадлежностями. Сполох засомневался:

– Не мешаться бы нам… У них свои обычаи!

– Вдруг он очень мучается. Я хотя бы посмотрю, – скороговоркой ответила Гвендис и юркнула под полог своей кибитки.

Через миг она была уже у входа в юрту больного. Встревоженный Дайк пошел с ней. Сполох был прав: Гвендис готовилась рискнуть не только своей головой, но и головами всех своих спутников. Если больной умрет после ее вмешательства, ее могут обвинить в его гибели.

Гвендис заглянула в юрту. Молодой кочевник лежал на шкуре в жару, несколько человек – мужчины и женщины – сидели вокруг него, поджав ноги, а старуха – у изголовья.

Она тянула тонкую заунывную песню – должно быть, отходную. В углу всхлипывала молодая женщина.

– Зачем пришли? – сурово оборвала пение старуха.

– Лечить, – сказала Гвендис. – Я буду лечить.

Она изъяснялась с трудом.

– Тебе нельзя! – Старуха потрясла головой.

– Я буду лечить, – твердо повторила Гвендис. – Я шаманка.

Она не знала, как сказать «лекарь», но знала, как «шаманка» по-хельдски.

– Гвендис будет лечить, – подтвердил Дайк. – Слушайтесь ее.

Кочевники заговорили между собой на своем языке. Наконец старуха ответила:

– Лечи.

– Выйдите, – сказала Гвендис. – Дайк, сходи за хлебным вином.

Прозрачное, как вода, крепкое вино даргородцы умели гнать из ржаных зерен, поэтому называли его хлебным.

Кочевники и Дайк вышли из юрты. Дайк бегом кинулся за вином. Гвендис наклонилась к больному. Тот лежал, закрыв глаза, были видны только краешки воспаленных белков, и тихо стонал. Подняв рубаху, она увидела, что под ключицей – гноящаяся, уже посиневшая опухоль.

Гвендис достала фляжку с обезболивающим отваром, приподняла голову кочевника и поднесла к его губам. Тот стал пить.

На очаге висел котелок, вода еще не успела вскипеть. Гвендис вымыла руки, протерла холстом больное место, нагрев на огне очага нож, сделала надрез. Больной стонал и мотал головой. Гвендис уверенно продолжала работу. Недаром в Анвардене она привыкла лечить бедняков: запущенные раны были обычным для нее делом.

– Тише, тише. Теперь все пройдет…

Наконец она наложила мазь и сделала перевязку.

Когда Гвендис вышла из юрты, то увидела, что вся семья степняков стоит у входа, и даже сама бабка, опираясь на домочадцев, не села – все в молчании, напряженно ждут.

Гвендис встретилась взглядом с узкими черными глазами старухи.

– Все хорошо. Мы еще побудем, пока твой внук не встанет на ноги. Я присмотрю за ним.

Пришлось остаться у кочевников почти на месяц. Путники жгли костер возле своей кибитки и варили мясо, которое присылала им хозяйка стойбища. Вокруг костра стайками вились раскосые смуглые дети – от еле начавших ковылять малышей до подростков.

Наконец больной стал выздоравливать, и в день, когда он сам вышел из юрты, гости наконец начали собираться в дорогу.

– Подождите, – сказала им бабка. – Спасибо сказать хочу.

На прощание в стойбище устроили пиршество. А перед отъездом к кибитке подошел тот самый кочевник, который повстречал их в степи. Это был подросток лет четырнадцати с узкими черными глазами.

– Поеду с вами, – пропищал он высоким голосом на той же смеси языков, что и старуха. – Бабка велела вас провожать.

«Не стоит брать мальчика в проводники», – мелькнуло у Дайка.

– Я сам знаю дорогу, – возразил он кочевнику.

– Ты не знаешь Степь, а Степь не знает тебя, – сказал мальчик. – Кто будет ручьи находить? Ковыльниц спрашивать, погоду хорошую звать? – Его глаза хитро блеснули.

– Ты можешь говорить с ковыльницами? – с любопытством спросил Сполох.

– Моя мать ковыльница! – сообщил подросток. – Смотри! – Он сорвал шапку и поразил всех, но не только кошачьими острыми ушами, как у ковыльниц, а еще больше – двумя толстыми черными косами, упавшими на плечи.

Это оказалась девушка.

– Эрхе-Алтан посылаю с вами, – торжественно сообщила подошедшая к костру старуха. – Она вас доведет до стены. За то, что моего внука спасли – посылаю внучку вас провожать.

Эрхе была умелым проводником. Как и обещала, она на протяжении всего пути находила в степи ручьи, заговаривала погоду, била дичь из лука. Ночью она иногда уходила в ковыли, не исключено, что и ее глаза сверкали там в темноте вместе с глазами ковыльниц.

– Ты что там делаешь с ними? – с любопытством расспрашивал девушку Сполох. – А мне посмотреть можно? Или у вас какие-то тайны?

– Нет тайн, – нахмурилась Эрхе, перебирая кончик черной длинной косы. – Но ты не умеешь смотреть. Ты не увидишь.

– А что на самом деле вы делаете? – спросила ее как-то Гвендис, когда однажды на привале девушки вместе пошли стирать на ручей.

– Луне радуемся. Как луна взойдет – так делаем! – Эрхе откинула черные волосы за плечи и подняла руки, показывая, как будто пляшет. – Вся степь радуется с нами. И кузнечики, и ночные птицы. И ковыли.

Сполох был искусный охотник, но в степи Эрхе находила дичь быстрее и лучше него, а стреляла так же метко.

– Надо же, этак ты и меня за пояс заткнешь, – посмеивался Сполох.

Эрхе вызывающе смотрела на него раскосыми черными глазами и уносилась на своей мохнатой лошадке далеко вперед, так что ее даже трудно было разглядеть.

Наконец на горизонте появилась широкая темная гряда, и с каждым днем она становилась все четче, возвышаясь над желтой равниной ковыля.

– Неужели это?.. – удивилась и немного испугалась Гвендис.

– Стена… – тихо подтвердил Дайк.

Гвендис не осталась ждать в поселении кочевников. Раньше Дайк хотел, чтобы она осталась, а он один отправился вперед. Но под защитой Сполоха и Тьора, с таким проводником через степь, как Эрхе, Гвендис и Дайк могли не расставаться раньше времени. Гвендис сама хотела взглянуть на Сатру хоть издали.