«Знаю! Все знаю!» – обиженно написала она, вырвала исписанную страницу блокнота, порвала ее и, пройдя в ванную, спустила в унитаз.

– Я пойду пройдусь, – громко, для скрытого микрофона, сказала Таня и торопливо набросила пальто. – Что-то голова разболелась. Ты не хочешь со мной, дорогая?

Элизабет, выйдя из ванной, удивленно посмотрела на нее, но, сообразив, что Таня говорила в расчете на уши КГБ, ответила громко, как в театре:

– Нет, спасибо! Я лучше полежу!

Таня недовольно поморщилась и пошла к выходу.

– Подожди! – вдруг тихо попросила Элизабет. Она подошла к ней и протянула руки для объятия.

В другой момент Таня рассмеялась бы или сказала какую-нибудь колкость, но сейчас она благодарно обняла подругу и на миг застыла. Действительно, кто знает, как все обернется?..

Элизабет судорожно прижалась к ней и стала мелко вздрагивать всем телом. «Так, началось! Плачет! – неприязненно подумала Таня. – Зачем я только…»

– Элизабет, прекрати немедленно! – Таня резко отстранилась от нее и, не оборачиваясь, вышла из номера.

До общежития было три остановки автобусом. Но ждать автобуса не имело смысла: сейчас, в двенадцать часов дня, когда середина рабочей смены, можно простоять на остановке час, а то и больше. Алексей сунул голые руки поглубже в карманы ватника, пригнул голову и поддал ходу. Холодный ветер резал лицо, прорывался сквозь обманчивую пухлость ватника, ледяными иглами царапал тело. Ноги в стоптанных сапогах сразу замерзли. У продмага стояла короткая очередь за яйцами. Яйца давали с утра, и, когда Алексей бежал утром на работу, тут был огромный хвост – человек, наверное, триста. Но теперь, к полудню, похоже, уже все Мытищи отоварились яйцами, у магазина осталось всего человек двадцать. Главная забота людей – как в такой гололед дотащить эти яйца домой. Вот и сейчас, осторожно, как канатоходец в цирке, навстречу Алексею шла по обледеневшему тротуару какая-то женщина, неся на вытянутых руках квадратную пупырчатую коробку с вставленными в углубления картона белыми куриными яйцами. «Грохнется сейчас», – на ходу подумал Алексей, но в этот момент сам чуть не грохнулся, поскользнувшись на разбитых яйцах, замерзших у крыльца магазина.

Выругавшись матерно, Алексей миновал продмаг и пошел-побежал через пустырь, чтобы срезать дорогу. Но тут же и пожалел об этом. Общага вроде недалеко – вон, за железнодорожными путями стоит четырехэтажное кирпичное здание, но этот ледяной ветер пробирает, как голого, колени немеют.

«Скорее, скорее! – стучало у Алексея в голове. – Не свалиться бы здесь!..»

Выставив левое плечо вперед, он прикрыл голову и ухо ватником и, согнувшись, почти побежал. Ему вдруг вспомнилось: он и Колька Гурьянов, тот самый Коля-Николай, которому обе ноги оторвало, как они по очереди тащили на себе Юрку Шалыгина из его первого «блока» в Чагарском ущелье. Никто их не обстрелял в ту ночь, и они никого, а просто Юрка подвернул ногу, потому что эта сраная хозчасть выдала ему, оказывается, ботинки не по размеру. Про кеды, в которых только и можно по горам ходить, никто и не мечтал, но хотя бы ботинки по размеру! И снова всплыли лица тех двух гэбешников, оставшихся в теплом кабинете парторга. «Вот суки! Для того я его в Афгане на спине тащил, чтобы тут, в России, вам за грош продать? Гниды гэбешные!» – злобно матерился он вслух, чувствуя, что руки и ноги уже задубели от мороза. А тут, когда он почти выбрался на железнодорожную насыпь, как назло – электричка, пережидай ее!.. Но наконец, с трудом открыв тяжелую входную дверь, Алексей ввалился в теплое общежитие. Прислонившись к стене, остановился, чтобы оттаять. Дежурный на проходной Егор Иванович, ворчливый лысый старик, вечно читающий газету «Московский комсомолец», подозрительно уставился на него поверх очков:

– Ты чего? Почему не на заводе? Уже набрался?

– Отпустили меня, Иваныч! Ну, чего вылупился? Не веришь – позвони в партком Гущину. – Алексей громко протопал мимо него сапогами. Конечно, зря он так с Иванычем! Очень часто эти дежурные становятся главными людьми, когда нужно на ночь бабу оставить или перед получкой трояк перехватить. А у Иваныча можно и больше стрельнуть, особенно если под проценты… Но теперь Алексею было все равно. Главное, поскорее добраться до комнаты.

Задыхаясь и еле волоча еще бесчувственные замерзшие ноги, проклиная все на свете, он наконец поднялся на четвертый этаж. Похоже, после ранения позвоночника он действительно стал развалиной: на четвертый этаж поднялся, а уже задыхается! Не калека вроде, но и не человек, которому только двадцать два года исполнилось.

Алексей ключом открыл дверь в комнату с табличкой «47» и, не раздеваясь, бросился к своей тумбочке. На нижней полке, среди наваленного комом белья, у него была припрятана чекушка водки. С тех пор как запретили продавать водку до двух часов дня, Алексей заранее покупал чекушку и прятал ее на всякий пожарный случай. Сегодня как раз такой случай и был!

Он вывалил белье из тумбочки на пол, нашел бутылку и с жадностью сорвал алюминиевую шляпку-пробку. На секунду его удивило, что водка закрыта неплотно, пробка слетела почти сама. Но задумываться было некогда, и он спешно приложил горлышко к губам.

Сделав несколько торопливых глотков, Алексей оторвал бутылку ото рта и с криком швырнул ее об стену:

– Суки!

В бутылке вместо водки была вода! Кто-то из соседей по комнате выпил его водку!

Алексей в бессилии ударил по тумбочке ногой. Ближайший винный магазин откроется через полтора часа!

Алексей подошел к своей кровати, рывком перевернул матрац. Нащупав зашитый пакет, он опустился на колени и стал зубами отрывать нитки матраца.

Через пару минут у него в руках был целлофановый пакетик с белым порошком внутри. Смахнув с верха тумбочки все на пол, Алексей постелил вырванную из журнала страницу, осторожно развернул целлофан, отсыпал щепотку порошка на лист, двумя пальцами поднес крошку пыли к носу и глубоко вдохнул. Несколько секунд он не дышал. Затем повторил все сначала. Почувствовав, как кровь слегка ударила в голову, он для верности еще раз вдохнул порошок через нос.

В ожидании ощущения, которое не испытывал уже давно, Алексей прямо в сапогах и ватнике лег на перевернутый матрац.

«Пошли вы все!.. – думал он, успокаиваясь. – Да, я дал себе слово не нюхать больше кокаин! Так ведь кто знал, что эти суки появятся в моей жизни! Что они могут мне сделать? Посадить? Расстрелять? Ха-ха! Да я сам их посажу! Гниды вонючие! Я вам еще покажу, что такое Леха Одалевский! А Юрка гениально замастырил им эту „Правду“. Одну только промашку дал ты, браток, – названием своего поселка свою статью подписал! Соблазнился. Вот они тебя и вычислили, суки! Но ты не дрейфи, Юрка, Одалевский тебя не предаст. Не на того они, падлы, напали!..»

Алексей счастливо закрыл глаза, с наслаждением ощущая действие наркотика. Голова прояснилась, ноги перестали болеть, все тело сделалось невесомым. Он снова чувствовал себя здоровым и крепким, как до ранения.

…То был самый лучший месяц в его жизни. В апреле дни стояли теплые, тихие. В безжизненных и высушенных за зиму долинах афганских гор вдруг зацвели, вспыхнули нежным алым огнем целые поля мака. В кишлаках, расположенных в зоне, контролируемой Советской Армией, начинался период каких-то весенних мусульманских праздников. По праздникам духи не воюют, молятся своему Аллаху, и это было хорошее время – отдых и для них, и для советских частей. В кишлаках дети бегали умытые и даже пахло жареным мясом… Они с Юркой под любым предлогом уходили в Тапбил – то якобы учить детей русскому языку, то помочь старикам освоить праздничный подарок советского командования – трактор «Беларусь», который в первый же день пахоты опрокинулся на горном склоне. Но и у Юрки, и у Алексея были свои причины рваться в это село с тощими длиннобородыми стариками и женщинами, всегда одетыми в черное и скрывающими свои лица.