"Вот вокзал, вот мальчишка с ведром, магазин, одежда, медальон… Да, медальон, он оставил медальон ювелиру, оставил и забыл забрать, не успел. А ведь надо, ведь у мальчишки это самая ценная вещь, самое дорогое в жизни – то, что связывает его с прошлым. А я, в какой жизни сейчас?

Все, что было, тоже в прошлом."

Медальон с фотографией не выходил из головы Комбата, как острая заноза не выходит из пальца, и прикосновение к занозе вызывает нестерпимую боль.

«Медальон… Где же я его оставил?» – и Комбат вспомнил ювелира, у которого оставил медальон.

Когда появился Подберезский, Комбат посмотрел ему прямо в глаза.

– Андрюха, мне надо отсюда уехать.

– Куда угодно, Иваныч, я тебя завезу.

– Тогда поехали.

– Что, прямо сейчас? Еще утро.

– Утро? А какое сегодня вообще число и что делается на улице?

Подберезский назвал число, день и месяц и понял, что его друг, бывший командир Борис Рублев, даже не понимает, даже не отдает себе отчет, что прошел месяц с того дня, как он исчез.

– Нам надо ехать.

– Надо позавтракать, Иваныч.

– Потом, Андрей, потом.

– Хоть сок выпей.

– Нет, сока не хочу, выпью молока, горячего молока, спешу.

– Да-да, сейчас согрею.

Андрей вскипятил молоко и налил в кружку. Комбат дрожащими руками держал кружку и пил. Молоко текло по небритому подбородку, по искусанным в кровь губам.

Наконец, допив молоко до последней капли, он поставил чашку.

– Ну вот, подкрепился. Представляешь, Андрей, на пищу не могу смотреть.

– Худо тебе, Иваныч?

– Уже ничего, немного полегче, уже терпимо. Первые дни, вот тогда было худо, а сейчас уже ничего.

Подберезский даже не курил в присутствии Комбата, понимая, что у того это может вызвать раздражение и неприятные чувства.

– Тебе одеться надо, Иваныч. Вот, бери из шкафа все, что нужно.

Когда Комбат разделся, Подберезский взглянул на него и тут же отвернулся. Рублев этот взгляд перехватил.

– Что, как из концлагеря?

– Да, наверное, в концлагере выглядят получше, чем ты, Иваныч.

– Ничего, ничего, Андрюха, были бы кости, а мясо, ты же знаешь, нарастет.

– Да, да, нарастет.

Комбат едва смог сесть в машину и тут же откинулся на спинку заднего сиденья. Крупные капли пота усыпали его лицо.

– Черт побери, совсем слаб, словно на гору взобрался.

– Куда едем?

– Ко мне домой. Там неподалеку есть ювелирная мастерская.

– Чего-чего? – не понял Подберезский.

– Ювелирная мастерская, говорю, мне там одну вещичку забрать надо.

– Крестик, что ли, или кольцо?

– Нет, Андрей, не крестик и не кольцо.

– А что?

– Увидишь.

Когда они приехали на место, Комбат с помощью Подберезского вышел из машины и с трудом поднялся на крыльцо. Ювелир был на месте, он с удивлением посмотрел на изможденное, небритое лицо Рублева и сразу не признал заказчика.

– Давно, очень давно я оставил у вас медальон, его надо было починить.

– Медальон? Какой? – насторожился ювелир.

– Медальон, вроде бы серебряный, маленький такой, квадратный…

И ювелир вспомнил медальон, который лежал в верхнем ящике его рабочего стола. Выдвинул ящик, но отдавать его не спешил.

– Так вы же говорили, что придете завтра?

– Да-да, говорил, обещал.

– И не пришли, – произнес ювелир.

– И не пришел, это точно. И вообще мог не прийти.

– Наверное, вы были в больнице?

– Да, был.

– Пожалуйста, возьмите.

Комбат хотел расплатиться, но ювелир покачал головой.

– Вы мне заплатили сразу, а работа не очень сложная, хотя и повозился с ней.

Комбат держал на дрожащей ладони медальон, всматривался в лицо мальчика на фотографии.

– Этот мальчик? – спросил Подберезский.

– Ага, он, – сказал Комбат, бережно сложил медальон и спрятал в карман.

– Ну что, едем?

– Только давай заедем ко мне домой, может, Сергей приходил, может, записку оставил.

Но записки ни в двери Бориса Рублева, ни в почтовом ящике не оказалось. Квартира дохнула пыльным, застоявшимся воздухом, остаться в ней Рублеву не захотелось.

– Увези меня отсюда, Андрей.

В машине Подберезский, поглядывая в зеркальце на Рублева, сказал:

– Слушай, Иваныч, я тут с Гришей Бурлаковым созвонился, он говорит, чтобы я тебя к нему доставил.

– Ты ему все рассказал, что ли?

– А что, я Бурлаку, по-твоему, не мог сказать правду?

– Ну рассказал, так рассказал, назад уже ничего не воротишь.

– Так может, поедешь к нему? Он тебя своим сибирским целителям покажет, а они тебя на ноги поставят быстро. Отварами отпоят, витаминами откормят, будешь, как и прежде.

– Ты хочешь сказать, Андрей, козлом скакать начну?

– Ну, не козлом, а хоть мясо на костях немного нарастет. А то ты, действительно, как тот Кощей.

Слово «Кощей» как-то странно кольнуло сознание Комбата и тут же связалось с кличкой Бурый. И он очень ярко вспомнил весь эпизод на вокзале, вспомнил кожаную куртку Бурого, как совал его в унитаз и пускал воду, а затем, узнав адрес Альберта, ехал за город. Вспомнил и перекошенное ужасом лицо гомика-педофила Альберта, и на губах Комбата застыла недобрая улыбка.

– Иваныч, ты чего? – спросил Подберезский.

– Да так, Андрюха.

Комбат вытащил из внутреннего кармана серебряный медальон, дрожащими пальцами раскрыл его, посмотрел на улыбающегося Сережку.

– Я тебя обязательно найду, – произнес шепотом Комбат, – обязательно найду, Серега, обязательно! Всех этих сволочей найду, всю мразь найду. Им не жить, я тебе обещаю!

С того самого дня, как Подберезский привез к себе в тир Комбата, его заведение не работало. На двери появилась вывеска: «Тир закрыт по техническим причинам. Ведется капитальный ремонт».

– А что, в самом деле тир закрыт, Андрюха?

– Пострелять хочешь, Иваныч?

– Можно было бы, – как-то негромко произнес Рублев.

– Для тебя всегда открыт. Только, может, не надо?

– Надо, надо, Андрюха, пойдем. Только не держи меня за локоть, как беременную бабу, сам буду идти. Я же все-таки мужик и себя в руках могу держать.

– Ну, – обрадованно пробормотал Подберезский, открывая тяжелую дверь.

Комбат разделся. Он был худ и костляв.

– Выбирай оружие, я сам тебя буду обслуживать, Иваныч.

– Не надо, Андрей, ты это брось. Я же вижу, мишени висят.

– Куда же они денутся, висят, висят. Ты из чего пострелять хочешь?

– Из пистолета для начала.

Подберезский принес пистолет и ящик с патронами.

– Ну давай, – а сам встал за спиной Комбата, надев наушники.

Комбат с трудом поднял пистолет. Он держал его двумя руками, стоял, широко расставив ноги, и мрачно смотрел на мишени.

«Интересно, кого он там видит?» – задал себе вопрос Подберезский.

Комбат медлил, не нажимал на курок.

– Что-то не так, Иваныч? – громко, не слыша собственного голоса, спросил Подберезский.

– Так, так, все так, Андрюха, только вот глаза слезятся, пелена какая-то гнусная плывет и плывет.

Андрей Подберезский смотрел на Комбата, Который держал в вытянутых руках пистолет, но почему-то медлил стрелять. Что-то удерживало его от такого простого движения, как нажатие указательным пальцем на рифленый металл спускового крючка.

«Что же с ним?»

Обычно Комбат стрелял сразу, уж что-что, а это Подберезский знал. А сейчас Комбат морщился, моргал, желваки ходили под скулами.

«Да, сдал Иваныч, сдал. Ну, еще бы, не сдать, такое пережить Я бы, наверное, сдох», – мелькнули невеселые мысли в голове.

– Ну, ну, – шептал Комбат, покусывая и без того вспухшую, израненную нижнюю губу.

Пелена, плывшая перед глазами, не исчезала. Лишь на доли секунды появлялись в этой пелене, как в череде быстро летящих, несущихся по небу облаков, редкие разрывы.

И странное дело, в этих разрывах Комбат видел ужасные лица – рожи своих врагов, всех тех, кто его мучил, кто принес невыносимые страдания.