Ну эта... Я чисто закорешился с ним. И тут вообще нормальная хрень вышла: он Иоганн Даниэльссон, а я – Данилевич Ян, мы вроде одно и то же. На руднике такая вот мелкая дурь много значит. Там хочешь выжить – цепляйся за все. За земляков, за одежду приличную, за тезок... Тебя-то как звать? Джонни? Джон, значит. И тоже в забой напросился, дубина. Ну, вроде нас с ним. Ян, Иоганн, Джон, один хрен... Три хрена? Три мистера? Нет, мужик, мистера три, а хрен один. Это я тебе потом объясню... Короче, режим там строгий, но тюрьма-то наша, терранская, а у нас умный человек всегда найдет, в какую дырку режим отыметь. Где, значит, покалякать можно, где едой приличной на двоих разжиться, один раз чуть было бабешку мы с ним не добыли. Медсестру. Правда, чего-то он смущался. Воспитание не то. Швед, короче, какой-то он новый, не врубаюсь я в его мозги. Ладно. Кой хрен. Вот уволился он, и так мне тоскливо стало, хоть волком вой...
Ну эта... Что я те все про шахты! Ну их к Богу в рай, шахты эти. Ну их в задницу. Короче, пережил я пару дней до нужного рейса, бабок совсем на донышке, удача ко мне ни с какого угла не прет. В церковь сходил. За родителей свечку поставил, хоть они такие у меня козлы... Святому Пантелеймону тоже свечку поставил. Дед говорил – Пантелеймон от дорожных неприятностей спасает. Отец с матерью у меня католики, дед православный, бабка, его жена, полная безбожница. Другие дед с бабкой на Земле живут, носа к нам не кажут, кто их знает, чего у них там... Я по деду крещен, потому что он в семье верховодил. Мать, говорят, с отцом хотели по-католически, но дед им, мол, не перечьте, на чьи деньги живете! Ну они и того... Понятно, короче. Крестили меня Иваном, Иоанном, стало быть. Отец со зла всю жизнь Яном зовет и в карте так прописал – уже после дедовой смерти. Вотак. Ладно, сел я в лайнер, думаю, вроде как навсегда. Тут ка-ак у меня засвербило! И что мне на Терре на моей, медом намазано? Дерьмом чистейшим тут намазано. А вот... Тоскливо – так просто взять и улететь. Не знал еще, что месяца не пройдет, как вернусь.
Ну эта... Круто он меня обустроил. В смысле – Молчун. В первом классе я! А по правде, я вообще никуда не летал. Только в школе. На Землю, на экскурсию... Но тут – никакого сравнения. Все так шикарно в первом классе, пей, сколько хочешь, хоть залейся, гипносон опять же, а жратва какая! У меня от хорошей жратвы на второй день желудок испортился. Непривычно ему, суке-желудку, подавай ему чо погрубее... А девки в форме! Они вокруг тебя танцуют, чуть только в рот не заглядывают, вроде скажи им, мол, заголите сиськи и оближите меня от ушей до пяток, – так заголят и оближут. Но это – вряд ли... Проверять не стал. Ты пойми, фрэнд, я год суходрочкой занимался, бром хавал... Потом одна, случайная, дала разок, да и все тут. А вокруг – такое! Член у меня стоял, как железный гвоздь, чисто звенел от напряжения, прикинь! Хотел одну за задницу ущипнуть, но раздумал. Порядки тут не мои, гляди, полон рот неприятностей схлопочешь... Что? Правильно не ущипнул? Ну, вот видишь... Я там под крутого косил. Весь такой суровый и напонтованный. Типа ничего мне тут нового никто не покажет... Видали! И еще не такое – тоже видали. Прикид, понятно, подводил. Весь я в дешевых терранских тряпках, а рожу корчу – чисто хрен с бугра. Что гришь? Хрен с бугра? Mister-владелец-горы? Нет, мужик, это не мистер-владелец-горы, это мистер-шишка-на-ровном-месте... Что есть шишка? Шишка... это... ну... да так, мелочь нестоящая. Не важно, короче. Весь маршрут с пересадкой – шесть суток универсального времени. И за шесть суток залоснился я, ровно сытый домашний кот, аж шкура от сытости поблескивает.
Ну эта... Прибыли. Не то чтоб лайнер этот куданть на космодром сел или типа. Нет. Прямо с орбиты они меня на шлюпе вниз доставили. Одного. А наверх шлюп и вовсе пустой пошел, никаких пассажиров, хотя штука эта летучая рассчитана человек эдак на сорок. Нормально. Я так подумал, вроде не очень они общительный народ, тут, на Вальсе. Людей к ним не тянет, и сами они – не охотники визиты визитировать. Вотак. Таможня – просто смертельная. Час целый я один ихнюю таможню проходил. Просвечивали они меня, прозванивали, прощупывали, протрясывали... чисто как тюбик с пастой выдавили и типа сливки взбили до пузыристого состояния. Вотак. Каждую шмоточку мою перебрали по нитке – по волоконцу. Везде надписи по-ихнему, по-шведски, я не пойму ни хрена. Что гришь? По-женевски положено вторую надпись писать? А вот накося тебе вторую надпись! Видал, фрэнд? Вот такая там у них вторая надпись. Ну, типа я уже на взводе, затвор мой передернут, только на курок нажми тихонько – и пальну. Ладно, терплю пока.
Ну эта... В конце самом ждет меня мужик в форме, хмурый такой, смотреть на меня не хочет. Значок на китель у ево приколот, а на значке шведское слово, одно из десяти, про какие мне Молчун рассказал. Это слово «сташун», станция, значит. Понятно, мужик из космодромной обслуги, космодром у них станцией называют, помню. Других у них никаких станций на планете нету, прикинь! Это мне Молчун объяснял. Я, правда, не понял, почему их нету... Ладно. Короче, мужик. Таможенник. Смурной такой, ровно торчок несытый. Глядит на меня исподлобья, глазами мигает. Ему бы давно надо мне на карту электронную метку подсадить, мол, въехал этот хрен с Терры, а он все чухается. Э, опять ты! Что тебе про хрен с Терры, фрэнд, сказать? Хрен как хрен. По-твоему будет типа что-то плохое. Bed thing, усвоил? Короче, черт этот ищет, к чему б придраться. Может, и нет во мне ничего такого, к чему стоило бы придраться. Ну что я – мужик и мужик, контрабанду не везу, панфиром не болею, заразы он, я так понял, никакой не нашел, зря просвечивал, виза в порядке, все в порядке. Только не любит он меня, скотина. Понял, да? Не любит, и все тут. И запускать меня на свою планету не хочет, хоть бы все и говорило ему, что, типа, какие проблемы? Может, я так подумал, ему все мужики с Терры не по нутру? Может, ему вообще мужики не нравятся, он такой странный? В смысле, долбанутый. Или русских он не уважает? У нас вот, на Терре, арабов не любят, могут посреди улицы прямо в рыло засветить. А почему, не знаю. Говорят, что козлы они, арабы, и хрен его знает, почему они козлы. Еврейскую нацию наши ценят, типа как умную. Они там у нас живут, правда, мало. Афро – ну тоже нормально. О воспах, извини, фрэнд, хорошо не говорят. Ну а что? Хрена ли было нарываться? Миротворцы мочканутые... Ладно. В рыло воспу, конечно, как арабу, не дадут. Ну, тихие вы, когда вас немного. На драку не нарываетесь, махаться с вами нет интереса. Ладно, фрэнд, не кипятись. У вас вот, я знаю, наших, терранцев, тоже терпеть не могут. Я ж знаю. И потом, кто вас вообще-то любит? Никто не любит. Скажи, вру я? Молчишь? Вотак. Ладно. В общем, где ни возьми, обязательно желают кому-нибудь голову свернуть. Или типа. И тот, новый швед с таможни, хотел бы мне голову свернуть. Ну, голову не голову, а чтоб я исчез, растворился. Крутил-крутил мою карточку, потом спросил, сколько я валюты к ним привез и какой. По-женевски спросил. Я по-женевски понимаю, ну, так, средне, в школе учил. И тоже ему по-женевски правду открываю: «Четыреста двадцать гривен и пятьдесят сентаво». Он рожу скорчил недоуменную, как бобер веслом ударенный. Вижу, застыл, по чипу своему вызвал, какая такая валюта – гривны и сентаво. Надо думать, давненько тут с Терры-2 никого не было, а может, и никогда. Что терранцам у шведов делать, прикинь? Ага, отмяк. Говорит мне: «Знаете ли вы о том, что на планете Вальс разрешено хождение только местной валюты?» Я не знал, но кивнул. «Ваши деньги, господин Даниилэфч, подлежат принудительному обмену по твердому курсу, установленному банком общины Вальс. Вы не испытываете желания заявить претензии?» И видно, как бы ему хотелось, чтоб я на дыбки встал и права качать принялся... Я – ему, мол, нет, не испытываю. Деваться-то некуда, хрена ли... В космодромном карантине обратного рейса ждать? А вот такого вам! Не за тем я сюда кости свои довез. Тогда эта рожа таможенная бабло мое забирает, а взамен выдает четыре монетки по одной кроне и одну монетку совсем маленькую – одно чего-то там из трех букв, мне Молчун потом сказал, что оно называется «эре». И я гляжу на эту голимую мелочевку, фишки, видно у меня на лоб вылезают, челюсть о прилавок брякает. «Это, – я грю, – что?» А он мне без улыбки, спокойненько так: «На бутылку недорогого спиртного вам хватит. На обратном пути вы имеете право совершить адекватный обмен за вычетом банковской пошлины в 35%». А потом еще по-тамошнему добавил, как сейчас помню: «Альт-э-дюрт-и-Сверье»[2]. Вот сука! Ну, я думаю, если чо не так с Молчуном, хана мне. Прикинь. Ладно, молчу. Только руки у меня кулаками не сделались только что чудом Господним. Очень уж харя эта пальчики мои к себе приглашала. На профессиональное ощупывание поверхностей. А он все никак не успокоится, все зенками своими меня лапает. Я чую, быть беде. Тут баба какая-то ихняя к нему подваливает, показывает на меня пальцем и по-своему лопочет не пойми чего. Одно слово я разобрал, и слово это было «Даниэльссон». О! Гляди-ка! У мужика сразу глаза такими стеклянными сделались. Сунул он мою карточку в свою машинку, враз электронную метку впендюрил и мне отдал. Вернее, на свой таможенный прилавок кинул, чтоб ненароком моей кожи не коснуться. Чтоб пока он карточку в пальцах своих держит, а я ее забираю, с меня на него никакие мандавошки не переползли. Вотак.
