Там же стояла старая армейская раскладушка и большая глиняная печь — она называла ее huаtia, — похожая на печи для приготовления картофеля — шарообразная, с отверстием в верхней части. Антонио принес с собой бутылку рisсо и небольшую сумочку с листьями коки в качестве традиционного подарка. Ла Маскадора приняла его, откупорила бутылку, наполнила доверху кружку и плеснула несколько капель на земляной пол как радо — жертву Пачамаме. Затем предложила кружку Антонио; он выпил за наше здоровье и передал кружку мне. Сладкая, прозрачная жидкость обожгла внутренности, я почувствовал, как она достигла желудка, и с трудом подавил возникшую рвотную судорогу. Я передал кружку Ла Маскадоре. Она выпила и принялась заворачивать глиняные батончики в листья коки — готовила llibta. Потом мы сидели вокруг стола, жевали коку и попивали рisсо; они с Антонио беседовали на чистом кечуа. От горького сока коки и llibtа мой рот онемел, а желудок взбунтовался.

Я почти не поспевал за их беседой, все же понял несколько слов, в том числе «Титикака». Несколько раз, когда она бросала на меня взгляд, я замечал ярость в ее горящих глазах. Когда рisсо несколько раз обошел круг, хозяйка отправилась на кухню и начала разжигать маленький примус.

Антонио объяснил, что она собирается подготовить нас к путешествию и очистить, попутно вылечив мой желудок. Далее я помню, что меня втиснули голым в глиняную печь, где я сидел скорчившись, прижимая колени к груди, а моя голова торчала из верхнего отверстия. Хозяйка поставила на примус скороварку, от патрубка которой внутрь печи тянулась резиновая трубка. Скороварка засвистела и печь наполнилась едким паром, в котором я узнал tое — кроме воды она положила в скороварку ветки, листья и цветки дурмана. Печь выполняла роль сауны.

Я сижу на корточках в печи около часа, а Антонио с хозяйкой за столом жуют коку и болтают. Густота пара, его температура и въедливый запах, клаустрофобия тесной печи почти невыносимы. Я чувствую, что пар toe очищает мои поры, понимаю, что поглощаю экстракт растения кожей, глубоко вдыхаю пар, и у меня начинает кружиться голова. Затем хозяйка входит в комнату, наливает немного прозрачной жидкости из стеклянной бутылки янтарного цвета. Входит Антонио и объясняет, что это настойка tое для внутреннего и внешнего очищения.

Это то, что мне нужно. Начинаю понимать, что наступает самый главный момент. Я обильно потею, и пар пощипывает кожу, как будто я катаюсь в постели из ядовитого плюща. В любой момент я могу потерять контроль над своим желудком, — и тут мне дают настойку дурмана. Помню, что я выпил ее. (В этом поезде холодно. Утренний туман или дымка все еще стелется призраками над аltiplanо.) Проходит ещё десять минут, Ла Маскадора стоит возле меня, держит мою голову в руках и нежно напевает на незнакомом диалекте. Ритм напоминает песни джунглей, которые обычно пел Рамон. Возможно, это влияние toе, но скоро я оказываюсь в самой чаще джунглей: влажный воздух, мои глаза закрыты, я слышу журчанье ручья, её песни и голоса птиц сливаются. Затем она легонько дует мне на макушку, я чувствую запах ее дыхания, благоухающего кокой и llibta. Слышу ее слова «Иди со мной» по-испански — не Антонио ли говорил, что она не говорит по-испански? Не важно. Я позволяю своему телу и мыслям идти за ней, моя шея расслабляется, я откидываю голову назад в ее руки и начинаю парить.

Это было самое короткое из ощущений, такое неожиданное, что оно вернуло меня на землю. Я открыл глаза и увидел, что в комнате темно, единственным источником света был отраженный медью огонек примуса. Антонио сидел напротив, опустив подбородок на грудь, и медитировал под звуки ее песен. Но в следующий момент я уже снова лечу над джунглями, над хижиной Рамона, снижаюсь к лагуне и вижу там себя стоящим и пристально глядящим в воду. (Еще одна остановка поезда — нет, пожалуйста. Антонио хочет подняться и — ложная тревога.) Опять у Ла Маскадоры. Хозяйка проводит ладонями по моему лицу, закрывая глаза. Она все еще дует мне на голову, медленно выдыхая, — ее дыхание напоминает низкий равномерный свист. Я снова закрываю глаза и вижу, чувствую, полностью ощущаю овал, разделенный посередине и раскаленный добела, с золотистым нимбом или аурой вокруг. Он возникает совершенно отчетливо там, в абсолютной темноте. Кажется, что его свет льется изнутри, как маленькое солнце, и я совершенно уверен, что вижу его. Хозяйка все еще рядом, моя голова у нее в руках, и неожиданно у меня возникает уверенность, что я вижу свою голову, свой мозг со стороны ее глазами.

Снова слышу ее голос, она что-то одобрительно говорит Антонио. Даже в состоянии рассредоточенности я вижу этот раскаленный предмет, и когда наклоняю голову вперед, то он тоже перемещается. Хозяйка убирает руки, и я открываю глаза. Антонио все еще сидит напротив, а Ла Маскадора погружает деревянную миску в ведро с ледяной водой. Она подходит и выливает воду через отверстие на мою потную спину. «Дыши!» — говорит Антонио, и я с трудом вдыхаю вместе с воздухом свой собственный крик. Еще трижды меня подвергают этой пытке, и я еле сдерживаюсь, чтобы не вскочить на ноги и не разрушить при этом глиняную печь. Затем я вылезаю из печи и хозяйка передает мне старое чистое полотенце, которым я обертываю поясницу. Она указывает мне на раскладушку, укрытую шерстяным одеялом, велит лечь и заснуть. Я закрываю глаза и вижу другие глаза, глаза животного, пристально глядящие на меня. Я открываю глаза, когда Антонио и хозяйка выходят из комнаты.

Говорю Антонио, что на меня пристально смотрят чьи-то глаза, и он объясняет, что это глаза совы, а сова — птица силы toe. Затем он велит мне отдыхать. Под шерстяным одеялом великолепно. Мое тело вибрирует; ощущая приятную теплоту сауны и контрастность обливания, я начинаю засыпать и с закрытыми глазами продолжаю вглядываться в бесплотные прищуренные глаза с желтой каймой у своей постели. Не помню, как долго я дремал, пока не был разбужен сидящей рядом хозяйкой: ее правая рука лежит у меня на голове, а левая — на тазовой кости. Ее пальцы давят с постоянной силой, губы почти касаются моего живота и дуют в него со знакомым тихим свистом. Я чувствую, что она проникает в меня — странное ощущение, — затем напевает прямо в живот мелодию в ритме джунглей. Она переходит от одной чакры к другой и каждой напевает свою особую песню. Меня наполняет ее дыхание и радостное удовлетворение. Боль в желудке исчезает. Хозяйка снимает крышку со скороварки и ставит во все еще горячую воду бутылки со столика. Одну она вытаскивает из воды — бутылку из-под кока-колы с полужидким белым веществом. Капает несколько капель на мой живот и втирает их пальцами. Антонио объясняет, что это сеbо dе tigrе — жир пятнистого ягуара. Остальные бутылки также наполнены жиром, тающим в горячей воде: сеbо de сопdоr,dе аquillа rеal, de jaguar, даже крошечный прозрачный пузырек с сebо dе bоа. Каждый по очереди втирается в одну из моих чакр, сепtros. Я снова уснул и проснулся от запаха табака. Я неуверенно поднялся — что-то во мне было не так — и направился к двери в жилую комнату. Они сидели на полу друг напротив друга перед разложенной на грязном полу tеsа — большого куска циновки из каких-то растительных волокон с ткаными геометрическими знаками. На ней при помощи длинных ниток разноцветных бус были обозначены четыре направления. Здесь были когти орла, череп птицы, различные камешки и керамические вещицы, несколько раковин и маленьких бутылочек, кроме того, каждое направление отмечено кучкой самых превосходных, какие я когда-либо видел, желто-золотистых зерен кукурузы — они отчетливо сияли в свете дюжины свечей, мерцающих во всех углах и закоулках комнаты.