Рамон заметил, поглядывая на меня своим особым, полурассеянным тусклым взглядом, что я начал новое путешествие. Что я пошел дальше, чем Августин, если не сказать — глубже. Августин стал бесспорным мастером аяхуаски, и в этой области он будет работать до конца своей жизни. В общем, кажется, Рамону приятно, что я не ограничил себя Западным путем; правду сказать, я никогда не рассматривал свою работу с этой точки зрения.

Мы ожидаем прихода Августина сегодня вечером. А Рамон ожидал меня. Он знал, что я еду к нему; он всегда об этом знал. В этот раз, сказал он, кондор опередил меня на шесть часов: утром он описал круг над поляной, хотя здесь не было никакой поживы для него. Рамон спросил, где я приобрел это новое животное силы, новое проявление себя в природе. Оно действовало неуверенно, сказал он (ему лучше знать, что это означает), поэтому он и предположил, что оно новое для меня, как и я для него. Я рассказал о своем путешествии на Мачу Пикчу, и Рамон кивнул, так, словно это ему все объяснило. Тут же он, правда, улыбнулся и сказал, что я стал более скрытным: раньше я сообщал о своем приходе за целые сутки.

Мы поговорили о моей книге «Четыре Ветра», и он был явно обрадован, что наше общее прошлое обрело форму сказки. Сендеро были здесь. Они были везде в этих краях. Эти революционеры раскололись на две партии и вступили в союз с производителями коки, которые вырубили и сожгли огромные участки джунглей за последние пять-шесть лет.

Они пришли к нему за лекарствами и знахарскими советами и украли у него часть свиней и кур. Я уверен, что Рамон обдумывал наказание ворам с применением неких метафизических средств, при одной мысли о которых я вздрогнул. Пока они болеют, он будет лечить их; но я хорошо знаю, что Рамон прежде всего человек Природы, а потом уже человек мира. Их насилие над джунглями и над другими людьми глубоко беспокоит его, и он собирается уйти, если не уйдут они.

Влияние аяхуаски на телепатические способности подтверждено документально; эффект настолько ярко выражен, что некоторые химико-органические соединения, образующиеся в йаге, получили название «телепатины». Я не раз испытывал полеты на значительные расстояния и ошеломляющие своей ясностью видения, когда проводил ритуалы с Рамоной.

Августин принес с собой йаге, который он считал мягким и особенно «ясным». Они исполнят tота — церемонию с аяхуаской, — но я выпью лишь каплю, попробую напиток кончиком языка, чтобы символически участвовать в церемонии. Мы решили, что мне лучше всего работать без питья; идеальными помощниками мне будут мое намерение и обстановка. Рамон был уверен в моем искусстве больше, чем я сам, но мы оба сошлись на том, что иначе приготовленный йаге может отвлечь меня, соблазнить другими возможностями.

Августин, индеец родом из Пукальпы, был старым другом и соучеником дона Рамона Сильва. Ему было под шестьдесят, хотя временами он выглядел на восемьдесят; вел же он себя как очаровательный подросток: ярко выраженный мужчина, он производил вместе с тем впечатление какой-то бесполой невинности.

Его доброта и отзывчивость вошли в поговорку в Пукальпе, где он практиковал шаманское искусство с таким мастерством и совершенством, что снискал себе славу сильнейшего и любимейшего целителя в городе.

Он подошел ко мне сзади. Я сидел на песке, лицом к лагуне, слышал, как он появился, ощутил его осторожные шаги, но не подал виду. Я дал ему застать меня врасплох, закрыть мне глаза жесткими, как когти, руками, — с ним был какой-то несчастный случай, после которого ладони и кисти рук остались деформированными из-за разрыва сухожилий. Он спросил, что меня заставило вспомнить этот примитивный знахарский ритуал в джунглях.

— Я ищу Антонио, — ответил я, — и что бы меня ни привело сюда, это будет кстати.

— Рамон говорил мне, что ты приедешь, — сказал он. — Мы с ним разговаривали ночью в полнолуние. Я думаю, что ты был в Мачу Пикчу.

Ритуал начался поздно вечером, когда луна поднялась высоко и хоровое звучание джунглей, их громкое сердцебиение, усилилось до аллегро, — потому что джунгли спят во время дневной жары и пробуждаются в сумерках. Ритуал начался обращением к Четырем Ветрам и к духам джунглей. Мы сидели на циновках из переплетенных вееров пальмовых ветвей на бамбуковом полу веранды.

Мы глубоко затягивались из резной деревянной трубки Августина, набитой роскошным свирепым табаком, который Рамон взращивал и приготовлял где-то здесь же в джунглях. И они пили йаге. Августин принес его из джунглей Иквитоса, это в трехстах милях на северосеверо-запад. Мне дали каплю — для символической пробы; Рамон опустил в чашу деревянный чубук трубки и поднес свисающую каплю к моему языку.

Через час я оставил их вдвоем. Меня потянуло к тому месту в джунглях, где я обычно раньше медитировал. Я оставил их в состоянии глубокого согласия; Августин, старик брачного возраста, бывший студент, играл мелодию на кривом луке из твердого дерева; он держал конец этой однострунной арфы во рту, и губы его двигались, формируя фонетику нот, которые он извлекал из единственной струны крючковатым пальцем.

Я держал страдание в своих руках Когда я был очень молод, я встретил одну женщину, и мы стали любовниками. Она была сама любовь; я имею в виду, что она жила сердцем, и сердце ее было открытый дом, и каждый приглашенный чувствовал себя как дома. Я наполнил это жилище своим присутствием, хотя его интерьер не нравился мне; я воображал себе комфорт, а это было, в лучшем случае, убежище.

Я помню, как удерживал ее близость, когда мы оба знали, что все кончено. Я помню свои чувства, когда я обнимал ее печаль, помню, как терзали меня ее всхлипывания, ее бездыханная мука. Я отверг ее дар любви. Я брал от него столько, сколько Мог нести, прежде чем совесть запретила мне брать дальше. Я двигаюсь легко и быстро, как всегда двигался в этих местах, словно тень среди теней. Капля йаге действительно не произвела заметного эффекта, и это очень хорошо для дела, к которому я сейчас приступлю.

Надо только найти ту развалину. Местечко, которое я ищу, представляет собой крохотную полянку в ста футах от конца большой поляны. Там есть древнее сооружение, что-то вроде храма; никто его не посещает, кроме, может быть, Рамона да случайно забредающих сюда индейцев, которые промышляют по берегам реки. Джунгли нарядили эту реликтовую развалину в свое убранство: орхидеи уцепились за прослойки грунта между камнями, а лианы и вьюнки повисли на гранитных стенах, словно яркие ожерелья. Все это очень, похоже на архетипные изображения тайны на литографиях в приключенческих книгах девятнадцатого столетия. Крохотная полянка с восточной стороны от усадьбы Рамона. Мои тончайшие опыты были проведены здесь: здесь я впервые испытал удивительную шизофрению переселения в другое сознание, когда я сталкинговал, выслеживая сам себя, сидя в медитативной позе под лунным сиянием в центре полянки; и когда я открыл глаза, я увидел кота, взрослого черного ягуара с еле заметными пятнами на шкуре, и это был я сам, сильный, начеку, в трех футах.