Я спустил на землю рюкзак и посмотрел вниз на город; экскурсовод сопровождал одну из двух последних туристских групп вниз по длинному и узкому лестничному маршу и через высохший ров к террасам, которые ведут к главному входу мимо домиков смотрителей, расположенных прямо под нами и справа.

Я не раз ложился на этот камень, где мое энергетическое тело освобождалось в символическом ритуале смерти. Камень — это корабль, уносящий душу на запад, в царство тишины и смерти, с тем чтобы она возвратилась с востока, где восходит Солнце и нарождается жизнь. Исполнив этот красивый и простой ритуал, каждый может войти в город как человек, который уже умер, как Дитя Солнца.

Я предложил моему молодому другу исполнить это символическое действо; мне было любопытно, как он к этому отнесется. Я объяснил ему, что мы не будем встречаться со сторожами — я знаю место, куда мы можем пойти и дождаться темноты, а затем я «поведу его в ночную прогулку по священному городу его предков. Сегодня ночью руины Мачу Пикчу предстанут в наивысшей своей красе в сиянии полной Луны. Наконец я рассказал о значении Камня Смерти. Он слушал невозмутимо.

— Нет, — сказал он. — Благодарю вас.

Он отвернулся и стал смотреть влево на окрестности города, туда, где заканчиваются террасы и вертикальный обрыв горы, закругляясь, исчезает из виду. Я знал тропу, которая туда ведет. Она становится все уже, капризнее и ненадежнее, то приближаясь к самому краю обрыва, то почти исчезая в непроходимом переплетении буйной зелени. Заканчивается тропа над крутым обнаженным утесом красного гранита, с которого свисают толстые, как рука, лианы. Там есть разрушенный мост, построенный еще инками; он подвешен к утесу в таком месте, что туда невозможно подойти. Когда-то я стоял там наверху; уцепившись за куст и свешиваясь над пропастью, я оценивал свои шансы добраться по вертикальной скале до моста, который наверняка рухнет под моей тяжестью.

Именно туда устремлен был взгляд моего спутника — туда, где кончаются террасы и вьется тропа для получасовой головокружительной прогулки над пропастью.

— Спасибо за совместную прогулку, — сказал он. И затем сообщил, что он уходит. Точнее, что не собирается останавливаться. Кажется, он просто сказал: «Я пойду дальше». Это было так неожиданно и однозначно, что я только молча смотрел на него. Он улыбнулся, подтянул повыше рюкзак и сказал что-то насчет того, что уже поздно и что наши беседы были очень интересны.

Делать мне было нечего. Да я и не уверен, что мне хотелось что-либо делать. Сказать правду, его присутствие было в какой-то степени навязано и нарушило мой замысел путешествия в одиночку; но, с другой стороны, рассказав ему так подробно о своем прошлом и о своих увлечениях, я пришел в Мачу Пикчу исполненный энтузиазма. И еще была сказка, которую он рассказал, первая из сказок. Я хотел поговорить с ним, нужно было сказать что-то об этой сказке, которую мы оба знали, не зная об этом. Я собирался обсудить это сегодня ночью — как раз удобно было бы скоротать время, пока надзиратели совершают свой последний обход и укладываются спать в сторожевых домиках.

Ничего этого не получилось. Вообще все шло как-то не гак с самого момента моего приземления в Лиме. И вот я стою и смотрю на него в последний раз: пончо, рабочие башмаки, рюкзак — и широкое, открытое лицо индейца, прямые черные волосы, целеустремленные глаза.

Мы еще несколько минут разговаривали, а на прощанье он мне сказал нечто такое, что я никогда не смогу забыть. И прежде чем я успел предупредить его об опасной тропе, о покосившемся мосте, порогах и теснинах, он уже удалился от меня — но в другом направлении. Он спустился с холма, пересек высохший ров и пошел по ступенькам вниз к центральному двору и дальше по широкой ровной площади, протянувшейся вдоль всего города. Я смотрел ему вслед; он шел мимо храмов и залов, полуразобранных стен, лестничных маршей и террас — по направлению к лугу, где Камень Пачамамы обозначает границу города. Он свернул влево, не выходя на луг; он исчез на самом краю города, там, где, я знал, начинались террасы, а за ними — нигде не обозначенная дорога в горы.

Я стоял и спрашивал себя, не ослышался ли я.

— Куда ты идешь? — спросил я его.

— Я иду в Вилкабамбу, — ответил он.

Я пошел своим излюбленным путем по самому краю руин. Я спустился с холма и пересек террасы, похожие на ступеньки гигантской лестницы. Как Гулливер в стране Бробдингнегов, я спрыгивал с одной шестифутовой ступеньки на другую, пока не очутился в самом низу, у подножия наружных стен юго-западной стороны, как раз там, где заканчивается склон холма. Я пошел вокруг руин по часовой стрелке, то с трудом пробираясь через каменоломню, то размашисто шагая вдоль террас под Главным Храмом и Интихуатаной — окруженной стенами скалой, «местом стоянки Солнца», — и, наконец, взобрался по еще одному каскаду террас к северному концу Длинной центральной площади. Я оказался почти в том месте, где мой приятель исчез за гребнем холма. Я заглянул вниз; красновато-коричневый склон, усеянный серыми камнями, кустами сhilcа, амарантом и выжженой травой, спускался на 2000 вертикальных футов к излучине Урубамбы; там кипела Мутная быстрина. Мой спутник давно ушел. Я притаился за верхней ступенькой террасы, уровень которой совпадал с уровнем площади, и стал следить за надзирателем. Я набрался терпения, зная, что здесь найдется добрая сотня уголков, куда он может заглянуть во время своего неспешного обхода, давно рассчитанного так, чтобы закончиться до темноты. Я уже переваливался через край ступеньки, когда он показался среди развалин возле Храма Кондора с юго-восточной стороны, направляясь к ритуальным купальням, к лестнице, ведущей к сухому рву, и далее к своему домику на холме по ту сторону Камня Смерти. Я быстро взглянул на левую сторону, на луг, где стоит Камень Пачамама, пересек площадь и скрылся среди полуразрушенных зданий северо-восточного сектора. Я влез на небольшую стену, перевалился через нее и спрыгнул на другую сторону; здесь я был невидим, а для верности спрятался за небольшое деревце, которое приютилось в разломе упавшей стены.