— Что… это… — прошептал он на вздохе.
— Обычный самогон, — объяснил кузнец. — Само-гонус вульгарис.
— Откуда… он… такой… взялся?
Нов ожидал, что ему расскажут о происках чулмысы (на картинках в заезжей он видел, как мужики с лосиными ногами выливали в раскрытые рты женщин напитки из бычьих рогов), о том, как старожилы с ними боролись, неся потери с обеих сторон, как в неравной битве пала в домовину упокойница Семеновна… Но не тут-то было.
Сим поднялся, раскинул руки и пошел по избе, выписывая ногами петли. При этом он пел без голоса:
Эй-ей-ей, хали-гали!
Эй-ей-ей, самогон.
Эй-ей-ей, сами гнали!
Эй-ей-ей, сами пьем.
И кому какое дело — где мы дрожжи достаем!
Если это был ответ на Лесов вопрос, то маловразумительный, как прорицание слабого ведуна. Тут из-за стола выскочил конюх и принялся кружить вкруг кузнеца, оглаживая собственные бока, как бы дроча жилистый стебель своего тела.
У милашки я на ляжке
облигацию нашел,
снял порты я и тельняшку —
и мой номер подошел. —
Это вышел в круг коновал. Снялся приплясывать.
Сяду задом на забор,
потрясая грудею:
выйди, милый, на бугор,
покажи орудию! —
выкрикивал Кос, распахивая полы халата и эту «орудию» демонстрируя.
Мы ходили с Манею
на голосованию, —
подхватил кузнец, —
раздевались догола,
потом сования была!
Моя милая с тоски
проглотила три доски.
Через тридцать три недели
снизу ящики летели! —
Фершал пустился вприсядку, дробно отстукивая ритм «орудией» по полу.
Меня милка — колом, колом,
А я милку — хреном голым.
Меня милка — чем-нибудь,
а я милку — чем гребуть.
Даже домовой не выдержал такого веселья. Подпрыгивая на откидной скамейке, прокричал:
По столице мы катались
на верблюде без узды.
На такую бэ нарвались —
восемь сисек, три… креста!
— Кам, а кто такой верблюд? — спросил Нов.
— Это горбатый конь, какие у желтокожих водятся.
Милая обидела:
без штанов увидела
и заела поедом —
дразнит гуманоидом, —
пожаловался из-под потолка Сенька.
Моя милая в гробу,
я тихонько к ней гребу.
А дополз — гнила звезда
подмахнула, как всегда! —
проскрипела из домовины Семеновна и захрапела, будто и не просыпалась. А может, и впрямь во сне чушь порола.
— Кам Рой, скажи старожилам, — попросил Нов, — чтобы они мне квасу дали взамен этой чул-мысовой отравы.
— Извини, Лес, я совсем из виду упустил, — сказал маг, — что ты не пьешь водку.
— Воду я пью, — сказал юноша. — А больше всего люблю брусничную.
Старожилы вернулись к столу, и Рой попросил принести для юного чародея березового кваса либо брусничной воды.
— Эй, Сенька! — хлопнул в ладоши Сим. — Слетай-ка в погреб и принеси березового квасу со льда и брусники моченой.
— Мухой слетаю, — заверил домовой и выпорхнул в дверь, распахнув ее плешивой башкой.
— А ты пока картохой закусывай, — посоветовал кузнец.
Нов взял из чугуна горячий светло-коричневый плод и вонзил зубы, но едва не подавился: таким рыхлым и пресным оказался незнакомый фрукт.
— Картошку в мундире не так трескают, — объяснил Сим. — Сперва с нее нужно мундир снять, разжаловать, а затем в соль макнуть, как француза под Москвой мордой в снег.
Он взял плод в руки, ловко облупил, макнул в соль и только после этого откусил.
Ах, картоха, объеденье,
старожилов идеал.
Тот не знает наслажденья,
кто картошки не едал, —
пояснил он, прожевав и проглотив.
Лес попробовал картошку, как научил кузнец. Теперь понял, что картоха — продукт простой и незамысловатый, но очень вкусный. А тут как раз вернулся Сенька и водрузил за стол миску моченой брусники и кувшин кваса. Нов вылил водку в Камову кружку, а себе налил квасу.
— Рой так это и есть тот самый напиток, ради которого кузнец всякий раз самогонодоильный агрегат изобретает?
— Он и есть, — подтвердил догадку Рой.
— А мужики гадали: чего он все время мастрячит? Что за агрегат и каково его истинное назначение? Дедуля Пих говорил: огненную воду делать. А мужики не верили: не горит вода! Попробовали бы, так перестали спорить.
— Еще попробуют, — заверил маг. — И тогда их от огненной воды никто и за уши не оттянет. Но пока рановато, анахронизм получится.
Кузнец снова набулькал в кружки.
— Хочу диагноз раком поставить, — объявил Кос, размахивая посудой, — сиречь тост поднять. Выпьем за девок, баб и вдовушек! Кто не пьет и не дерет, тот здоровеньким помрет. Отчего мужика скрючило? Оттого, что не пил горючего. Отчего невстолиха у мужа? Не гулял и не пил к тому же. Ну-ка, кружечка-гвоздь, как хозяин, так и гость! — Он лихо опрокинул водку в клинышек бороды.
Все выпили и принялись закусывать картошкой и моченой брусникой.
— Бог троицу любит, — заявил Виш. — Сим, на-булькай по третьей. Выпьем за юта, — мужики заартачились, — чтоб не было ему приЮта! — Застолье облегченно вздохнуло. — Выпьем за Фому, что гостит у нас в дому. Выпьем за то, чтобы Лес в тайны ютские залез. Выпьем за кузнеца, что дороже нам отца. Мать нас грудью вспоила, а от его самогона — сила! Отец в нас вкладывал разум, а кузнец — сто угодий разом! Выпьем за Коса, чтоб не глядел косо. А особо выпьем за Виша — я от него завишу!
— А за упокойницу Семеновну кто да кто выпьет? — послышался скрипучий голос из сосновой домовины. — Разве я не драчевская, а так — морда бичевская? Я ль из худого семени, я ли — без роду-племени?
— Про тебя, Семеновна, я только песней могу, — заявил конюх.