Говард Филлипс Лавкрафт качает головой, как бы выражая свое сочувствие.

«Бедный мой Роберт Э.! Тск и еще раз тск! Ты умер слишком рано, чтобы иметь возможность как следует изучить таинственное, тогда как я познал его сполна. Я знаю, Роберт, ты был расистом, но твой расизм – чисто культурного свойства, обязан своим возникновением твоему паршивому техасскому свинарнику, на задворках которого ты вырос. Я же выпестовал свой расизм, всхолил и взлелеял в том самом затхлом подвале на одной из улиц Провиденса. Боб, ты путался в своих симпатиях, хоть и твердил о превосходстве арийцев. Я же открыто провозгласил примат белой расы. Сдается мне, ты догадываешься, что мой ничтожный доход составляли в основном те деньги, какие я получал, дописывая за других рассказы и повести. Но известно ли тебе, что в двадцатые годы у меня был студент, которого я готовил к поступлению в „Знаменитую писательскую школу Бигота“ и который заплатил мне за то, чтобы я написал для него книгу под названием „Майн Кампф“? Между прочим, несколько месяцев назад я столкнулся с ним здесь, в Новом Берлине. Как раз истекает тринадцатое тысячелетие, которое он проводит по горло в серной кислоте, одновременно страдая от смертельного микоза, а в ближайшем будущем ему предстоит тысячу лет плавать в главной выгребной яме. Так вот, он попросил снова выручить его. Похоже, парень нашел издателя на новую книжку.

И потом, прожил ли ты полжизни на кукурузных хлопьях и молоке? Создал ли гнуснейшую из известных человеку мифологий? Жил ли в дряхлом доме, болел ли едва ли не с рождения, чахнул ли, терзаемый зловещей хворью, сочинял ли бредовые письма коллегам-писателям, вместо того чтобы клепать добротные вестерны по пенни за слово? Ты, Боб, ты клепал вестерны и заработал денег больше, чем ваш местный врач. Ну, признайся, Боб. Пускай ты крут и, без сомнения, загадочен, но со мной тебе не тягаться, и ты должен это понять, вбить в свою чугунную техасскую башку. Я не только гораздо таинственнее – нет, я был величайшим психом столетия!»

Спор закончился весьма неожиданно. «Форд» с разгона врезался в массивную тушу, что возникла вдруг посреди дороги. Когда Г. Ф. и Роберт Э. очнулись, они увидели, что на них хмуро глядит исполин, громаднее которого никто из них в жизни не встречал.

«Эй, водила! – дружелюбно рявкнул Гильганош и в гневе оторвал у машины крыло. – Смотреть надо, куда едешь!»

Гильганош умирал изнутри.

Нет, вовсе не потому, что в него только что врезался рычащий четырехколесный зверь, а тело терзали необыкновенно острые шипы – которые он выдернул, повертел в руках и решительно отбросил в сторону. Гильганош страдал из-за того, что лучший друг Инки-Динки-Ду затаил на него обиду. Он чувствовал себя хуже, чем Шадрах в огненной печи. Великому Гильганошу было не суждено подняться по звездной лестнице на небо. Сей Сын человеческий лишь спускался, несомый на крыльях ночных птиц, которые, быть может, в конце концов сбросят его на какую-нибудь ужасную стеклянную башню.

«Кругом ни души, катайся в свое удовольствие, – проговорил Гильганош, с отвращением глядя на двух писателей, – а вы, тупицы несчастные, умудрились въехать прямо в меня!»

Высокий, крупный мужчина, коротко остриженный и румяный, кое-как выбрался из-за «баранки» и сделал неуверенный шаг вперед.

«Прыгучие кролики Иосафата! Это же Конан! – возопил он. – Клянусь небом! Конан из Киммерии, вылитый, до последней корпускулы!»

Гильганош озадаченно моргнул. Что за чушь? Ну да, он однажды столкнулся с Конаном, однако тот верил в фей и писал про Шерлока Холмса и профессора Челленджера.

«Успокойся, Боб, – сказал спутник здоровяка, бледный мертвец с набриолиненными черными волосами, глазами, как у рыбы, и квадратным подбородком. – Конан – выдумка, весьма к тому же неудачная, с точки зрения стилистики».

«Знаю, Г. Ф. – Боб кивнул. – Но ты должен делать скидку на мое воспитание. Я рос домашним ребенком, маменькиным сынком, а теперь вдруг встречаю громаднейшего, волосатейшего, героичнейшего героя из всех тех, кого только видели мои плакучие глаза! – Писатель рванулся к Гильганошу, издавая на бегу малоприличные, чмокающие звуки. – Эй, морячок! Пойдем прогуляемся?»

«Пожалуй, Боб, ты был прав. До такого лично я никогда не доходил. – Спутник Боба повернулся к варвару. – Пожалуйста, мистер, извините моего друга. Я – Г. Ф. Лавкрафт, а он – Роберт Э. Говард. Мы – послы короля Генриха Восьмого, который отправил нас своими полномочными представителями к Пресвитеру Иоанну. Любопытное, я бы даже сказал – экзотическое наложение исторических срезов, верно? Похоже на фармеровский „Мир реки“, только еще мифичнее».

«Приятель, – прорычал Гильганош, – хватит пороть ерунду. Вы помешали мне, когда я охотился. И потом, сделай одолжение, оторви этого недоумка от моей ноги! Я и сам порой не прочь позабавиться, но плохие писатели-фантасты меня не возбуждают. Убери его, а не то полубог Гильганош выпустит ему потроха!»

«Гильганош! – вскричал Роберт Э. Говард. – Разрази меня гром! Замечательно! Возьми меня, Гильги! Возьми меня!»

По счастью, Гильганош отвлекся на отряд гверильясов, которые имели дурную привычку время от времени заваливать в Гадес. Говарду повезло и в другом: они с Лавкрафтом прихватили с собой в дорогу автоматы, а потому без труда справились с партизанами, тем более что им помогал стрелявший из лука Гильганош.

После схватки все трое отправились в царство Пресвитера Иоанна, и там Гильганош повстречался с Инки-Динки-Ду, и они изрядно отмутузили друг друга, а потом решили помириться. Лавкрафт и Говард обнаружили, что во владениях Пресвитера имеются издательства, порвали с королем Генрихом Восьмым и принялись сочинять эротические рассказы для выходящего в Гадесе журнала под названием «Плейбой-герл».

Как правило, Билл наслаждался теми ощущениями, какие возникали при движении книги по носоглотке, однако ему постоянно хотелось, чтобы романы были подлиннее, дабы удовольствие подольше не кончалось, а потому творение Голдилокса пришлось Герою Галактики весьма и весьма по душе.

Так проходили дни.

Билл прочел все романы, кроме одного, последнего. Он только-только приступил к нему, прочитал заглавие и первую фразу:

«Это произошло в темном и бурном Мире Ночи…», – как вдруг дверь камеры распахнулась настежь.

– Бам! – бамкнула она.

– На выход с вещами! – рявкнул офицер, за спиной которого теснились солдаты.

– Летние сборы закончились. Подтирай задницу, Билл, или как там тебя зовут, – прибавил седовласый, весь в шрамах воин, истинный доходяга, вполне достойный сержантских нашивок. – Хозяин этого замка зовет вас с приятелем к себе. Мой совет – готовься к смерти.

– По-твоему, хозяин нас отпустит? – радостно улыбаясь, справился Билл.

– Отпустит? – истерически взвыл солдат. – Только через мой труп! А лучше через твой. Зачем мы, скажи на милость, целый день кипятим масло?

Прежде чем солдаты выволокли его из темницы, Билл ухитрился проглотить последние полмиски ферментированной похлебки.

– Что ты сказал?

Косматый правитель Перешейка Импотенции неохотно привстал, опрокинул со стола на пол кувшин и кубок с вином и свирепо уставился, вытаращив налитые кровью глаза, на посиневших от холода и съежившихся со страха пленников, что стояли посреди зала, закованные с ног до головы в кандалы, из-под которых лишь кое-где выглядывали лохмотья, в какие превратилась их одежда, а потом со стоном опустился обратно в кресло.

Билл облизнулся. Он испытывал нечто вроде отчаяния, глядя, как растекается по полу и сливается в забитое шерстью сливное отверстие драгоценная, пускай и не слишком сладко пахнущая жидкость.

– Я сказал, ваше королевское бессилие, что мы – обыкновенные странники и разыскиваем Источник Гормонов.