Она взбежала вверх по лестнице, длинноногая, гибкая, легкая ткань накидки струилась с ее узких плеч. На первый взгляд она могла показаться мальчиком, подростком, еще не достигшим зрелости, но Дюмарест заметил твердую линию пухлых губ, голубые со стальным оттенком, глубоко посаженные глаза, гладкость щек и шеи. Он заметил также тонкий черный рисунок, нанесенный поверх белой кожи, загадочные черные линии, похожие на замысловатую татуировку. От ворота ее блузы до корней волос доходило ожерелье из тонких серебряных полосок, между которыми струились как водопад ниспадающие до самой талии нити черного прозрачного янтаря.

В результате нелепой мутации меланин ее кожи вместо того, чтобы равномерно распределиться по всему телу, сконцентрировался в этом замысловатом узоре. Должно быть, этот узор покрывал все ее тело, так что и обнаженная она, по-видимому, выглядела бы словно обернутой в паутину. Дюмарест не нашел в этом ничего отвратительного — космические солнца порой служили причиной и более серьезных отклонений, чем у нее, — но подобная вещь может превратить женщину в изгоя. И не удивительно, что в ее глубоко посаженных глазах затаилась боль человека, который вынужден всегда держаться настороже.

— Селкес! — Допорхнув до верха лестницы, она протянула руки ладонями вверх. — Как хорошо с вашей стороны, что вы пригласили меня!

— Вы оказываете честь моему дому, — официально отозвался хозяин, дотронувшись своими ладонями до ее. — Виручия, позволь мне представить тебе Эрла Дюмареста.

— Миледи, — повторил он жест Селкеса и заметил выражение ее глаз при столь неожиданной фамильярности.

Легкий румянец залил щеки девушки, и она опустила руки. Даже этот румянец был излишним. Она понимала это, ненавидела себя за предательскую реакцию и была встревожена потерей самоконтроля. Всего лишь мужское прикосновение, и она покраснела, как глупая девчонка. Она как в тумане слышала, что Селкес что-то говорил, стоя рядом.

— Вы встречались и раньше, — вещал он, — хотя не думаю, что Эрл это помнит. В то время он был занят другими вещами. Вы должны поблагодарить его за то, что он выиграл для вас столько денег.

Значит, это действительно тот человек, на которого Виручия поставила во время боя на арене. Она смотрела на него и удивлялась, почему сразу не узнала. Сыграли роль какие-то отличия в лице, оно было менее напряженным, выражение решительности слегка смягчилось. Да и угол, под которым она его видела, вводил в заблуждение — гость был выше, чем ей тогда показалось, выше ее на целую голову, а она вовсе не была маленькой.

— Миледи. — Дюмарест убрал руки. — Не желаете ли вы, чтобы я сопроводил вас к обеду?

Снова фамильярность. Она поискала взглядом Селкеса, но тот прошел вперед, как бы ожидая, что этот мужчина будет ее сопровождать. Ладно, почему бы и нет? По крайней мере, это будет новый опыт. Она приняла протянутую руку и снова почувствовала, как ускоренно забилось ее сердце. «Биологическая реакция, вызванная близостью самца, — подумала она мрачно. — Детство какое-то?»

— Вы впервые на Дрейдее? — По крайней мере, она могла завязать вежливую беседу.

— Да, миледи.

— Меня зовут Виручия. Здесь мы не пользуемся титулами, только когда обращаемся к Владыке. В этом мире все граждане равны.

— А все остальные, миледи?

— Виручия. Вы имеете в виду неимущих? Они тоже, но есть некоторые привилегии, которых они лишены. Вы часто выступали на арене?

— Сегодня впервые.

— На Дрейдее, конечно, я понимаю. — Ей понравилось, что он воздержался от подробностей. Более посредственный мужчина стал бы надоедать ей и вводить в тоску россказнями о жестокости и крови. Более посредственный мужчина? Почему она столь высоко его оценила?

Селкес выбирал своих гостей очень старательно. Она кивнула старому Небке, ворчливо занимавшему свое место за столом. Затем Уолину и Пеции. Она могла бы пережить отсутствие Шамар, да и к Джебеле не питала большой любви, но обе женщины были весьма влиятельными. Она заметила, что место Дюмаресту отвели рядом с ней.

— За Владыку! — Селкес поднял свой бокал, провозгласив ритуальный тост.

— За Владыку!

Все выпили, и обед начался. Несколько перемен блюд, острых, легких, вкусных, сладких, мясных и рыбных, овощных, приготовленных и заправленных с большим искусством. Разговор за столом вился вокруг видов на урожай, строительства новой гавани, увеличения налогов на игровой бизнес. Небка что-то бормотал, потягивая свое вино.

— Расточительство! Бессмысленная трата средств. Ну да, я слышал все доводы тех, кто поддерживает игры, но продолжаю утверждать, что существуют и другие пути. Вы не можете восстановить жизнестойкость нации, подвергая ее подобным зрелищам. Не правда ли, Виручия?

— Вы знаете, как я отношусь к этому, Небка.

— Так же, как и я. А вы, Уолин?

— У нас что, голосование? — Уолин коснулся салфеткой своего рта. — Я думаю, мы все согласны, что игры стоят слишком дорого. Расходы на выращивание креллов, например, постоянно возрастают. Эти птицы непродуктивны и представляют собой обузу для экономики. Если намерением является укрепление характера, то почему не могут мужчины бороться друг с другом?

— Зачем вообще эти схватки? — Шамар потянулась вперед над столом, так что ее пышная грудь совсем вывалилась из глубокого выреза платья. — Лично я считаю, что наши мужчины и так достаточно мужественны.

— Вам это должно быть хорошо известно, — презрительно бросила Джебеле. — У вас их предостаточно.

— Пожалуйста, леди, — покачал головой Пециа, и только затем вступил в обсуждение: — Мы должны принять за исходную посылку утверждение о том, что мы слабые. Во-первых, верно ли это? Если да, то как это лучше всего исправить? Далее, лично я не считаю, что это утверждение верно. Слабость относительна и во многом зависит от преобладающей социальной культуры. В своем развитии каждая нация проходит пики и спады, и никто из нас не станет спорить, что в данный момент мы переживаем период упадка. Рождаемость снижается, и развитие замедлилось, но такое положение дел долго не протянется. Это, если хотите, передышка. Естественная пауза. Время породит собственные средства излечения без этих диких экспериментов, подобных играм. Они разорительны и приводят к вырождению. Как я довольно часто говорил раньше, и все слышали это, мы должны взяться за эту проблему более решительно.