И как раз в это время к нам поступила статья инженера Григория Устиновича Медведева «Чернобыльская тетрадь».
Когда шла речь об «Архипелаге», я был спокойнее, я был уверен, что не нынче, так через месяц-другой «Архипелаг» все равно будет напечатан, но у меня не было никакой уверенности в судьбе «Тетради», ее могли и зажать. Надолго, а то и навсегда.
Г.У. Медведев — инженер-атомщик (значит, умный), проектировал и строил Чернобыльскую АЭС, участвовал в ликвидации последствий катастрофы, был облучен, семь месяцев пролежал в больнице — кому же было и написать об этом погублении белого света, как не ему?
До «Нового мира» что-то в том же духе Медведев напечатал в Ленинграде (в «Неве»), имел место цензурный скандал, его и его редактора обвиняли в разглашении государственной тайны, он предусмотрительно запасся какими-то реабилитирующими бумагами, однако его редактора таскали и таскали, редактор звонил мне: правда ли, что и мы собираемся печатать Медведева? Вот бы было хорошо, ему бы поддержка! Но я уклонялся от прямого ответа, я не знал, кто звонит и насколько можно быть откровенным, дело-то было еще котом в мешке.
Г.У. Медведев держался очень осторожно. Он жил где-то под Москвой, телефона у него не было, сообщались по телеграфу или звонили его соседям. Редакцию он не торопил, вел себя корректно, очень сдержанно.
Не так давно в Министерстве экологии (уже после публикации «Тетради») ухватила меня какая-то дама (представилась, но я фамилию не запомнил):
— У меня такие материалы, такие материалы по Чернобылю! Будете печатать?
— Будем. Хотя мы ведь напечатали Медведева.
— Медведев — это что!.. Вот у нас, у нашей группы экспертов главной экспертизы по расследованию аварии, у нас материалы! Медведев этими данными не обладает, да и не все он мог сказать: сам ведь тоже и строил, и проектировал…
— Ну, разумеется, — сказал я, — в одной статье всего не скажешь. Время идет, появляются новые данные. Пишите нам. Будем печатать.
Говорили с полчаса. Впечатление: женщина знающая, да и очевидно ведь: полные материалы той экспертизы и до сих пор полностью не опубликованы.
Дама обещала в редакцию зайти, продолжить разговор. Принести материалы, дело даже выглядело так, будто она меня уламывает принять ее.
Не зашла, не принесла, не позвонила. А следы я не найду. Если же люди знающие молчат, незнающий у них ничего не вырвет.
И еще о цензуре того времени.
В Главлите (Солодин) объяснили мне обстановку: Главлит, если что нынче и цензурует, так только в порядке общегражданском (того же Солженицына), но существуют ведомственные цензуры (военная, атомная и др.), туда Главлит обязан посылать «сомнительные» материалы, а пропускать эти материалы, только получив «добро» этих закрытых ведомств.
Вот и медведевский материал («Тетрадь») должен пройти чуть ли не через шесть министерств (и комитетов), ясно, что все они сделают всё, чтобы его задержать. Но рассылать рукопись «Тетради» надо, получим ответы, будет яснее, что же нам делать.
Разослали. Получили ответы (довольно быстро). Все ответы — отрицательные: «Печатать нельзя!» И тогда вот что мы сделали: мы напечатали все эти ответы. Они-то ведь уже не могли быть государственной тайной, их-то Главлит не обязан посылать на визу авторам в те же министерства, но редакции Главлит имел право те ответы передать.
А мы, журнал, имели теперь право ответы напечатать. И напечатали. Ну а после этого не имело смысла задерживать и публикацию Медведева: замы министров сами о рукописи Медведева так хорошо рассказали, так хорошо, как никто другой бы этого не сделал. Итак, сначала отрицательные заключения ведомств, а затем и «Тетрадь».
Возникает в этом деле и А.Д. Сахаров: редакции требовался очень авторитетный специалист, который поддержал бы нас против ведомственных цензоров.
С Сахаровым свела меня редактор отдела прозы «НМ» Наталья Михайловна Долотова — муж ее (покойный) был крупным физиком, она была тесно с этим миром связана и помогала мне не раз (в случаях экологических — тоже).
Рукопись Медведева Сахаров прочел очень быстро, и я поехал к нему, чтобы выработать план действия. Мы решили: 1) написать совместное письмо в инстанции, 2) написать (каждый свое) предисловия к Медведеву. Так мы и сделали, но письмо в инстанции (оттиск) оказалось утерянным, я думал, что оно в его бумагах, он думал — в моих. Спустя несколько лет Елена Боннэр обращалась ко мне за этим оттиском, а я — к ней. Кому мы тогда писали — не помню, содержание письма помню только приблизительно.
Между прочим, покуда мы работали с А.Д., он через каждые пять минут звал жену:
— Лена! У меня там бумажка была в Академию наук по вопросу… Принеси-ка!
Еще через пять минут:
— Принеси-ка…
И «канцелярия» и «архив» срабатывали безукоризненно четко и моментально: супруга Сахарова знала все до самых мелочей.
(Для меня это проблема, если уж не № 1, так № 1 1/2: никто — и я сам тоже — не может навести порядок в моих бумагах, а их — тысячи.)
В редакции Валентина Ивановна Ильина старается. И небезуспешно. Без нее я бы погиб.
С Еленой Боннэр мы позже встречались несколько раз, она передала мне материалы научной конференции, посвященной памяти А.Д. Сахарова, мы имели намерение привести эти доклады в божеский вид, чтобы можно было их понять не только физикам-ядерщикам, но и нормальным людям.
Я просил проделать эту работу Г.У. Медведева, но, сколько мы ни старались, — не вышло, не смогли.
Нас (меня и жену) приглашал американский посол г-н Мэтлок с супругой, которые имели в виду создать в Москве американский культурный центр имени Сахарова — но тоже сорвалось, хотя Елена Боннэр и здесь проявила огромную энергию.
Г-н Мэтлок, филолог, его специальность — русский язык и литература, — был внимательнейшим читателем «НМ», бывал он и у нас в редакции, и его отъезд оказался для нас большой потерей.
Сахаров имел все основания на меня обижаться (никто другой — не мог, нет таких оснований). В моей жизни был такой случай: я подписал письмо против А.Д. Глупо и подписал-то — даже не посмотрев толком, что за письмо. Очень стыдно! Но Сахаров никогда об этом случае не вспоминал. А когда в Президиуме АН обсуждался вопрос о присуждении премии имени академика Миллионщикова (присуждается за научную публицистику), именно его голосу я обязан тем, что премия эта была присуждена мне (1989 год, присуждается один раз в четыре года). В данном случае она была присуждена за статьи по вопросам экологии.
Несколько позже я наблюдал А.Д. на съездах народных депутатов СССР, на заседаниях ВС СССР, на некоторых Советах ВС, много размышлений и чувств вызвал у меня этот человек (отношения между ним и М.С. Горбачевым в частности). Может быть, я еще и вернусь к этим впечатлениям, но сейчас — снова к медведевской публикации («НМ», 1989, № 4).
Повторяю: она далась нам ничуть не легче, чем солженицынская, но странно — публикация эта вызвала гораздо больший резонанс за рубежом, чем у нас.
В США книга Григория Медведева была признана лучшей книгой года, была переведена на многие европейские (и на японский) языки, автор стал знаменит, а первые гонорары он жертвовал в пользу детей, пострадавших в Чернобыле.
Г.У. Медведев напечатал у нас еще и несколько рассказов (с фантазией) на ту же тему. Не ахти, но нам хотелось, чтобы это имя не сразу исчезло со страниц «НМ». Так же, как это было с экономистами Н.Шмелевым, В.Селюниным и многими другими.
Н.Шмелев плакал (ничуть не преувеличиваю), когда мы напечатали его статью, но рассказы он дал нам худенькие, мы их не приняли.
А.С. Ципко не верил мне, что его доклад в Риме (где мы вместе были на конференции) «НМ» доведет до статьи и напечатает, зато как он был требователен и нетерпелив, когда вопрос стоял уже о том, в какой номер эту статью ставить! И почему этот номер (с его-то статьей!) вдруг задерживается в производстве?
Заодно уж и такой случай. На той же конференции выступал министр иностранных дел Италии. Я попросил у него текст на предмет перевода и публикации. Он обрадовался: «Завтра же текст будет у вас в руках».
