Я не мог себя представить в кабинете «первого», со всем огромным аппаратом этого учреждения, с пленумами и съездами, с делегациями, которые надо принимать и возглавлять, с посещениями ЦК КПСС. Удручающий формализм. А беседы с начальством? Такие амбиции, что на все это пойти можно, будучи разве что Гашеком, чтобы изучить материал для будущего гашековского же романа.

К сожалению, я не Гашек. Значит, все это было бы для меня чудовищной бессмысленностью даже и в новые времена, даже при эйфории начальных лет перестройки.

Отказываться? Но ведь формально-официально никто мне и не предлагал высокого поста, откуда я это взял?

А слышал от украинской делегации СП: утром до открытия съезда подошел Борис Олейник.

— Украиньские письменники ставят на тебя! Все до одного! И другие делегации — то же самое.

После первого же заседания съезда я все-таки решил идти к Маркову; если потребуется, то и к Горбачеву, объясниться, а пока что слушал отчетный доклад Маркова.

Он говорил с час, должно быть, и тут зашатался, лишился дара речи, его увели с трибуны под руки.

Худо мужику! Спазмы. А то инфаркт!

Ну я-то Гошу знал и понял, что дальше будет. Будет: больница, выборы без его участия, значит, никто не станет критиковать его отчет, никто не решится его, подынфарктного, переизбрать.

Я смотрел не на Гошу, говорю же — знал я его, знал; меня Горбачев интересовал, его физиономия, тем более мы близко сидели (в президиуме), все видать до капельки.

А капельки на лице М.С. появились, и выражение озадаченности тоже: «Бестия — всех обошел!». Наверное, он подумал так не без одобрения: поучительно же для практики партработника.

Доклад дочитывал В.В.Карпов, и опять то, что нужно: Г.М.Марков будет избран председателем как бы почетным, В.В.Карпов — рабочим. Дочитывая марковский доклад, Карпов уже вступал в должность «рабочего».

Ну как все продумано, а? Недаром же съезд не чей-нибудь, а инженеров человеческих душ.

В тот же день Е.К. Лигачев — давний друг и земляк Г.М. Маркова — побывал у дружка-земляка в больнице и доложил съезду: положение больного не очень тяжелое, но очень беспокоится семья (жена и две дочери — все члены СП).

Несколько лет спустя я узнал («ЛГ» опубликовала), как было дело.

На Политбюро вопрос: кому быть председателем СП? Возгласы:

— Залыгин!

Горбачев, именно он, против:

— Мягкий очень. Не подойдет. Оставим Маркова почетным председателем, Карпова сделаем рабочим. Залыгину (кажется так, в «ЛГ» не читал) дадим «Новый мир».

Если так и было решено Политбюро, тогда зачем же Маркову было разыгрывать предынфарктное состояние? Удивлять Горбачева? Просто: Марков-то знал о настроениях «в массах», а Горбачев о них не знал.

Спектакль так спектакль!

Но я и до сих пор с уважением отношусь к Маркову — умен так умен! В случае со мной — не мстителен (немного), а ведь мог бы! К тому же он и вправду хорошо знал: никакой я не председатель, не руководитель! И как же он был светел лицом, как уверенно-благодушен, когда представлял меня как главреда коллективу редакции «Нового мира»!

Изобразить бы все это беллетристически, но не по плечу!

О Лигачеве я мог бы порассказать — человек очень честный и очень глупый, такие в партаппарате обязательно должны быть во всех инстанциях.

Я знал его: он был секретарем Советского РК КПСС г. Новосибирска, созданного специально для Академгородка, мы с ним были в комиссии по выбору стройплощадки под этот городок (председатель — академик М.А. Лаврентьев), потом — секретарем Новосибирского обкома КПСС по пропаганде — опять общались (Е.К. очень старательно общался с писателями). Позже Е.К. уехал в Москву, потом Первым в Томск, оттуда звонил мне в Новосибирск: помогите создать в Томске писательскую организацию — квартиру дадим. (Я посоветовал пригласить двух братьев из Хабаровска, они там хватили горя в склоках.)

Ну а Гоша-то, право, каков! Из сибирской таежной глухомани паренек в бахилах — куда двинулся?! Романы один за другим, совершенно никуда негодный роман «Сибирь» (первый, «Строговы», был лучше), дважды Герой Соцтруда, лауреат всех премий, в академики замахивался — не вышло, очень был расстроен: «Происки!».

Умница. В Европе дальше пошел бы: память необыкновенная, трудоспособность, людей чует изнутри, карьерист. Да ведь и пережил немало.

Гошин рассказ.

«Когда в 37-м стали сажать, я работал редактором молодежки в Новосибирске. Успел, вовремя убежал в тайгу, в деревню. Агния (жена, вернейшая подруга) учительствовала, а я дома сидел, не высовывался, не дай Бог высунуться. Перебивались с хлеба на воду. Вдруг по радио и по другим источникам: всем, кто был репрессирован, исключен из партии, отошел от нее, явиться в крайком, в Новосибирск, с партдокументами, все будут восстановлены, всем будет компенсировано! Я и поверил. Сдуру, конечно, молод еще был, поверил. Добрался до Новосибирска, навел справки: прием в крайкоме с четырех, кажется, часов. Подался. Иду. Сердце от радости трепещет, в руках держу партбилет.

Места до боли знакомые, хаживал тут тысячи раз, темно уже, но и в темноте все узнаю. Вдруг — что такое? — человек бежит мне навстречу, за этим же человеком еще кто-то, двое. Человек — голос показался знакомый, акцент вроде латышский, но кто, не узнал, — кричит мне:

— Там — хватают!

Вот тут до меня дошло, что и как, и я рванул в обратную сторону. И что ты думаешь: за мной тоже двое, а того латыша, похоже, догнали. Ну тут уж я рванул так рванул, не припомню, чтобы и еще когда-то так же! Места, говорю, знакомые, я через двор и вниз, под откос, в выемку железной дороги. Ну тут, на бровке откоса, догнал-таки меня один, полушубок был на мне крестьянский, он — р-раз! — и в воротник вцепился, а я — р-раз! — из полушубка выскочил, налегке еще прибавил, под откос скатился. А морозец этак градусов тридцать. Вокзал близко, отдышаться, погреться можно, но я побоялся — там наверняка за нашим братом охотятся. Сам охотник — и белковал, и медвежатничал, знаю. И за Каменку к знакомым подался, едва живой дошел. Знакомые ни о чем не спрашивают, поняли. Переночевал, одежку какую-то мне дали, я, минуя железную дорогу, снова в тайгу подался. К Агнии. Год ли, что ли, прошел, тогда только и вышел из тайги. Вот ты беспартийный, ты не знаешь, сколько наша партия пережила, а я знаю — на себе испытал».

Семнадцать лет при А.Т. Твардовском я был его автором (четыре года — при Симонове). После ухода А.Т. (ушел? ушли?) я дал себе зарок — больше не печататься в «Новом мире». Мы советовались с Юрием Трифоновым: он будет и дальше печататься, я — нет, я гораздо больше был связан с А.Т. и в литературе-то оказался благодаря ему.

Надо бы написать об этом подробнее, не хочется повторяться: писал уже. В каком-то сборнике, посвященном памяти Твардовского, кажется, 12 эпизодов из встреч и бесед с ним.

Карпов — он долго был сначала заместителем, а потом главным редактором «НМ» — многократно приглашал меня к сотрудничеству, я не шел. В то время «Наш современник» был, пожалуй, самым любопытным по прозе, я пошел туда, но в 1986 году, будто предвидя ближайшие события, отдал рассказ «Женщина и НТР» в «Новый мир». Тем более что это рассказ интеллигентский, «Наш современник» уже тогда такие не жаловал.

Я так жалею, так жалею, что слишком мало общался с Юрием, все откладывал на потом, Юрия (и Шукшина) очень не хватало, не хватает все эти годы — «перестроечные».

Шел я на «Новый мир» годика на два-три — никак не больше. Самому годиков-то уже 72! Вот-вот и 73! Сколько же можно еще тянуть? Чувствовал за собою и еще одно обстоятельство: я — первый беспартийный главный! Сами (т. е. ЦК) назначили — значит, сами и должны будут считаться с тем главным, который не подчинен партдисциплине (и партиерархии).

И действительно: «НМ», по крайней мере до тех пор, пока всеобщий финансовый крах и развал не охватили и его (а в финансах и предпринимательстве я ничего или ничтожно мало понимаю), был моим делом. Интересно было делом заниматься, интересно было узнавать, ни одна из перипетий, с ним связанных, меня не угнетала, а только занимала, увлекала даже. И так шло долго — до середины 1992 года примерно.