— Господи! Господи наш! — вскрикнул первым рыбак и кинулся Ему в ноги.

И тут все, сколько было в доме, вскричали и заплакали от радости, среди них был и я в образе одноглазого лохматого раба, слуги, который снял сандалии с ног Его, когда Гостя усадили наконец на двойной мягкий войлок. И тут, обнимая кого-то, совсем юного, длинноволосого, который громко смеялся и плакал и дрожал всем телом, Он превесело воскликнул:

— Дети мои, _найдётся ли в этом доме какая-нибудь пища для Меня?_ Проголодался Господь ваш.

И я опрометью кинулся в кухню, в спешке зацепив большим пальцем ноги за каменный порог, и сорвал ноготь, и не заметил этого — я принёс Ему то, что ещё оставалось из еды: хорошую головную часть печёного карпа, и с полки схватил блюдо с сотами диких пчёл, которые я накануне вырубил из дупла засохшего дерева.

И Он взял всё это и ел пред нами.

…А потом я был среди тех, кто провожал Его до Вифании, — остановился раньше других, отстал и смотрел издали, как Он, подняв руки, благословляет учеников. А потом Он, продолжая оставаться лицом в их сторону, с простёртыми вверх руками, стал отдаляться и медленно возноситься в небо. И вскоре незаметным образом исчез с глаз. И тогда я подошёл к ученикам Его, наклонился к плачущему Луке, который оказался передо мною, и шепнул ему такие слова. Гость улетел от нас безвозвратно, сказал я Луке, но в моём сердце, пока оно есть, память о Нём останется навсегда.

И, сказав это, я повернулся спиною к апостолам и пошёл назад: была предо мною огромная сосна с двумя изогнутыми рогами, словно исполинская лира. И под нею, у самого комля, едва виднелся, затянутый плетением трав, сечённый дождями и беленный солнцем многих лет голубой переплёт старинной книги. Когда-то, будучи в образе молодого человека, я читал её, сидя под этим деревом, но тут подошёл ко мне мой ветхий отец, чем-то озабоченный, и я отложил книгу на чистую траву.

С тех пор прошли годы, книга обрастала мхами и травами, их шуршащие семена осыпали её, ветер переворачивал страницы, ничего не понимая, — и вот я подошёл и поднял книгу из травы. Бумага её слиплась и покоробилась, а в том месте, где книга была раскрыта, на выбеленной солнцем странице оставалось заметным лишь одно слово: «Еммаус».

Прошло две тысячи лет, как побывал Гость у меня, а нынче я держу в руках книгу о Нём, потерявшую всякий облик свой. И с грустью в душе вспоминаю миг хлебопреломления, когда я узрел Звёздного Гостя в его истинном свете. И за все эти две тысячи лет, произрастая на земле Лесом и Человечеством, я ни разу не смог полюбить другое дерево или другого человека так, как учил любить небесный Гость, Сын Человеческий.

Осталось сто или, может быть, сто двенадцать лет до того времени, когда Гость снова посетит мою маленькую планету: увидит ли Он новый мир на Земле, который родится без тех свойств, что погубили прежний? В новом мире я сначала умру от ненависти, которая исходит от моего одиночества, а затем воскресну от любви, которая не сможет умереть вместе со мной. И на земле вырастет новый Лес, благоухающий без гнева и зла, и его Отцом будет тот маленький мальчик, которого Серафима Грачинская бросила с обрыва в реку, а он только засмеялся громко и стремительно поплыл вперёд.