В шесть у меня спросили, чем буду зарабатывать

Если отвоюю себе будущее.

В ответ услышали предчувствие дурного:

“Я буду клоуном, который строит церкви”.

Я ушел далеко от того взрыва,

Но это всегда рядом.

Грубые сласти разжигали жажду,

Но сладкими не были.

Церковь без клоуна?

Спускает с цепи аятоллу.

Ухмылка без иконы?

Спускает Кока-Колу.

Почтительность, которая улыбается: мне нужна эта мантия,

Чтобы парить без желания, – и мягкая, и нежная.

Но галдеж бичует меня и срывает

Перо безмятежности с губ.

Поэтому я выпал из оборота и скандалил, и хвастал.

Это – не это – чего я по-настоящему хочу.

Я, экс-зародыш: ностальгирующий быть в

Матке разумного убежища одинокой мусорной корзине земли.

Обыватель занимается серфингом в море риска.

Внутренний серфинг намного более акулий.

Шлёп на жопу? Так ведь не только клоуны, а все.

Не в этом ли и смысл condition humaine*

Запретить паяцев, художество? Они трезво завлекают к пропасти.

Бармены – не пьют.

Горький смех, полный смысла

– ох – не веселое это дело.

Ваш комплект для постройки мужчины. Славный малый, отмытый, доблестно броваст.

Склейте эти добродетели. Внушительная чушь.

Он президент, диктатор, гуру. Обожаем толпой.

Пока смех клоунов не разнесет его в механический мусор.

На моей вахте в Тридцатые, в России, в Германии,

Секретные одиночки должны были совершать метаморфозы,

Хватая свои собственные лица и срывая их.

…Тот старый серый ужас – теперь он другой

Новый пост-оруэлловский кошмар: сначала спасены

Техноновинками от рабского труда, затем обращены в рабство

Технологией. “Добрыми намерениями вымощена

дорога в ад”. Ядерным излучением омылись.

Я стоял за американское

“Нет” Усам и Чингиз-хану.

Войны с “измами” – провал,

Но с этой парой было необходимо.

Свободного разума краткое “должен”:

Больше, больше, чем просто бесплодная поза.

Микропыль нашего сознания

Пересияла слепой огромный космос.

II.

“Жизнь”, могу ли я тебя любить? – ты вкушала (медленно действующую) ядовитую плоть.

Любить землю? – одна из не необитаемых планет.

А папаша с дурной головой? А наносящая увечья претерпевшая половина?

Я люблю каждого из вас, ваша память приносит мне ренту.

Как соблазнить соблазнителя?

Минувшими замусорено мое прошлое.

Любовь не оставила меня мудрым,

Только более горьким.

И все же не нечто ли это -

Время от времени быть называемым “мой возлюбленный”?

Хватая – скорее, скорей – руку, чтобы пожать

Как раз перед байпасом на сердце.

Теперь мое тепло обугливает воздух.

Затухаю; скоро будешь вызывать меня во сне.

Становлюсь нереальным; пусть сильней буду сниться.

Я же тем часом свалю на луну -

– сдержанно. Я научился быть гонимым с приличествующей

Херру Профессору любезностью.

Врать не будем. Нечасто издавал я восторженный вопль.

Обидную правду-матку режу, как Эмили **.

Мой стих разносит истину – споры лучшей планеты

И взращивает ее за дверью соседа.

Восхитительная дикость, в строгую форму заключенная.

Продается, как стылые пирожки. Пишу для прошлого.

Или это будущее пишет мной? Я вернусь

Назад, когда твой внук набросится на мою поэзию.

Во времена наличности и зевков, с искусством в лохмотьях,

Резонанс лирической формы все еще кое-что значит.

Не механизированной формы, которая сетка без тенниса,

Стих свободный? “Безыскусственность, которая скрывает отсутствие искусства”.

Мои прозаические книги? Распроданы по уценке.

С тем же успехом мог бы быть мертвым.

Если писать, чего требует ярость,

Остановили б меня мятежи?

Нет. Пресекли скучающие непокупатели.

С тем же успехом мог бы лавку закрыть.

Но, несмотря на то что демагоги умоляют и культ – быстродействующее бухло,

Ремесло слова есть долготерпимая муза.

Когда идиоты меня коронуют, кто предскажет, будут то

Лавры или погребальные колокола?

Да, это бред величия.

Как и у тебя, hypocrite lecteur***.

III.

Может, в других мирах “житьё-бытьё” случится снова.

Здесь же мы круг завершаем. Нет выбора; нет и оружия.

Битва рождения, хрип смерти, рефрен, который глушит

Бой за “я верую!”

Мы, совершившие оборот, добавляем песнь исцеления

От патетики этого рефрена.

Какой бы она ни была, эта песнь пережита,

В ней можно почувствовать боль.

Лишь старик знает жизнь. Слишком поздно, чтобы жить ее.

Знает, когда измениться. Но слишком задубел в коленях, чтоб провернуться.

Изгнанник из моей собственной автобиографии,

Злобно кошусь на нее сквозь туман гражданина третьего возраста.

Как верная гончая, внезапно впавшая в бешенство

И вместо зайца преследующая охотника,

Пропасть, которая всегда со мной, бездна вместо верного очага

Травит сердце.

Будь то бизнес с 9 до 5, будь то пьянка до трех ночи,

Бэббит-старший или младший похваляются свободой:

“Мы личности, нонконформисты

Как любой другой”.

Выворачивая осклизлые колера моей эпохи,

Я – норовистый хамелеон.

Но, когда приспособился, стал поборником, забиякой,

Получил, как тот Генерал у Литтл Биг Хорн, в морду пирог с кремом.

Я искал после Битвы, Меня Ранившей,

невредимости в панцире: черепаха.

Что поймало меня в стены, которых не могу сокрушить.

Тюрьма меня самого: плата за вход в свою ракушку.

Когда приторный пирог смерти ударит в лицо,

Отступи со всей грацией.

IY.

Отступи? Моя зелень упорствует в полной силе,

пока осень не откинет задний борт.

А там разделим перегной, плодородный,

Связующий нас всех.

Все мои “я” превосходят самих себя. Последняя страница

Превращается в навоз. Избавление.

Август 5, 2003

………………………………………………………………………………………………….

* Условий человеческого существования (фр.)

** Emily Dickinson, американская поэтесса (18 – )

*** Лицемерный читатель (фр.)

***

P.S. Тем не менее, Питер: с Днем рождения! Поэзию Вашу еще переведут лучше, чем получилось у меня. Sophie, спасибо за время за рулем. Ну, вот пока и все, что произошло со мной на данный момент в Новом Свете – говоря, друзья, о грандиозном.

Про небоскребы знаете всё сами.

Спрингфилд, Сан-Суси, Холиоки, штат Массачусетс – Нью-Йорк Сити,