В темном дворе, среди черных столетних деревьев, мы завязли, буксуя в грязи, что, казалось, просто невозможно в Новой Англии.
К встрече с глубокой старостью я был готов, но впечатлил меня не облик – по определению одного интервьюера: “Скромный, но гордый; израненный, но сильный”. Поразила внешность, которую я, будучи тогда меньше месяца в США, просто не мог предположить в американце. Таким мог быть Гёте, доживи до столь преклонных лет. Блок – говоря о наших. Однако этот патриций родился гражданином Америки – в Нью-Йорке. Провел детство на Вест Сайте – с видом на Хадсон, привычно спеллингуемый по-русски как Гудзон.
Я не ошибся насчет генетического аристократизма, на неисповедимых путях которого в родословной Вирека в конце позапрошлого века возникла факелоносная статуя Бертольди, а следом Эллис – остров эмигрантов. Внебрачная связь кайзера Вильгельма I побочным результатом имела появление на свет деда-социалиста по имени Луи, pen-friend’a Маркса и Энгельса, принужденного к изгнанию “железным канцлером” Бисмарком и ставшим, таким образом, первым в роду чисто американским оригиналом.
Вторым был папа. Национал-социалист.
***
Артур Шлезингер-младший пишет в своей монументальной книге “Жизнь в XX веке”:
“Мое собственное понимание нацизма было в высшей степени заострено растущей дружбой с Питером Виреком. На год старше меня в Гарварде, Питер был блистателен, импульсивен, многоречив и по-настоящему эксцентричен. В своем поведении он был одновременно апатичен и легко возбудим. Его дарования предвещали мощный синтез историка, поэта и полемиста.
Он был также сын Джорджа Сильвестра Вирека, и следовательно, давалось нам понять, пра-правнуком кайзера Вильгельма I; актриса Эдвина Вирек была любовницей кайзера. После первой мировой войны отец Питера постоянно посещал кайзера Вильгельма II в его голландском изгнании в Дорне. Иногда брал Питера с собой. “С шаловливым огнем в глазах, – писал мне Питер, – кайзер называл моего отца “мой кузен”… На прекрасном английском кайзер говорил мне о своем интересе к “последним крикам” американской словесности. Путая при этом Синклера Льюиса с Эптоном Синклером. Неудивительно, что он проиграл войну”.
Будучи не лишён блесток таланта, Вирек-старший впервые привлек внимание кайзера перед войной как автор эротических стихов в декадентском стиле fin-de-siecle. Проницательный журналист, он сумел найти Гитлера еще в 1923 году и сделал с ним интервью: “Гитлер, если сумеет выжить, несомненно, перевернет историю – к лучшему или худшему”. Среди его друзей были Фрейд и Бернард Шоу. Но моему поколению он лучше всего известен как германский пропагандист во время первой мировой войны и апологет Гитлера и нацизма во время второй. Не будучи антисемитом сам, он с симпатией объяснял отношение Гитлера к евреям. За кулисами он был, как писал его биограф Нил Джонсон, “самым высокооплачиваемым пером Германии в Америке”.
Для его сыновей – Питера и Джорджа Сильвестра-младшего – это было мучительной ситуацией. Они любили своего отца, но ненавидели нацизм.
Шлезингер пишет: “В 1941 году Питер Вирек опубликовал “Метаполику”, важную и оригинальную работу, прослеживающую исторические корни нацистского расизма и мессианизма до эксцессов германского романтизма, видение, вновь открытое с таким вдоховением в 90-е годы. Вагнер был темной вершиной в анализе Питера, и Томас Манн, будучи поклонником Вагнера, поддержал мнение Питера и превознес его за возвращение “к источникам германского национализма, самого опасного среди существующих, поскольку это есть механизированный мистицизм”.
Тут слово классику мировой литературы. “Я, – писал Томас Манн, – давно уважал этого молодого автора с глубокими историческими познаниями и острой психологической наблюдательностью. Но книга, тем не менее, превзошла мои ожидания… В высшей степени достойна похвалы… Глубокая историческая и психологическая проницательность”. В “Сатэрдей Ревю” в 1941 году Крейн Брайтон, профессор истории в Гарварде, характеризовал книгу молодого Вирека как “лучшее исследование об интеллектуальных корнях нацизма”, тогда как американский корреспондент в нацистской Германии Джозеф Харш писал об ее “исключительной важности”: “Если бы эта книга могла быть прочитана миллионами через десять лет, даже через пять, история была бы другой”.
Напомним: был год нападения на СССР.
Холокост еще впереди…
***
“Я, – продолжает Шлезингер-младший, – остался в близких отношениях с Питером Виреком, который после Пирл-Харбора более интенсивно, чем когда-либо стремился найти свое место в общих военных усилиях. Эксперт по нацизму, знавший немецкий, французский и русский, имевший неоспоримые антинацистские взгляды – был в высшей степени подготовлен для работы в ОВИ или в руководимом Уильямом Л. Лангером Исследовательско-аналитическом подразделении Отдела Стратегических Служб. Но имя и деятельность отца преследовали его. “Причина, почему Элмэр Дэвис, профессор Лангер и остальные были осторожны в использовании меня, – писал он мне, – это потому что они боялись, что мое назначение будет встречено сопротивлением со стороны Конгресса или прессы”.
Злоключения отца, конечно же, не способствовали делу. В марте 1942 Джордж Сильвестр Вирек был обвинен в нарушении Акта о регистрации иностранных агентов. Аппеляции, кассации судебных решений и новые процессы привели к тому, что в июле 1943 года он был заключен в тюрьму, откуда вышел только через четыре года. Его жена Гретхен, часто бывавшая в Вашингтоне на судебных процессах, звонила нам время от времени, зная, что Мариан и я были друзьями Питера. Непонятно было, как отвечать этому дрожащему голосу, но мы, как могли, старались утешить ее. (После этого брак Вирека распался, и Гретхен Вирек продала большую часть их состояния, передав вырученные деньги еврейским и католическим благотворительным организациям).
Питер продолжал отстаивать своё право идти на войну, прося власти дать ему “несмотря на все предубеждения, честный шанс отстоять честь моей фамилии работой против нацистской Германии”. Наконец был призван, служил в Северной Африке и Италии, получил две боевые звезды. В феврале 1944 его брат Джордж Сильвестр Вирек-младший погиб, сражаясь с нацистами в Анцио”.
***
“В марте, в марте сорок четвертого! Капралом ВВС. И Альберт Эйнштейн, нас знавший в детстве, но, естественно, раздружившийся с Виреком-старшим, написал письмо соболезнования. Отцу-нацисту!” – говорит мне Питер Вирек, бросая взгляд на два портрета в рамках тусклого золота; так я и не понял, кто из этих примерных мальчиков былых времен есть убиенный брат, кто он, проживший еще 60 с лишним лет.
Кстати: выйдя из тюрьмы, отец-нацист жил у Питера и умер нераскаявшимся.
***
33-летний ветеран войны, доктор Гарварда и лауреат Пулитцеровской премии, Питер Вирек в 1949 году начал преподавать историю и поэзию в колледже Маунт Холиоки. Во время хрущевской оттепели он посещает Советский Союз, где знакомится с Ахматовой, а через нее (Знаю я, никогда не заплачу, Но вовеки не видеть бы мне Золотую печать неудачи На еще неокрепшем челе) с Иосифом Бродским, и это особая глава. В середине 80-х выходит в отставку, но до 1996 продолжает вести русскую историю – “посмертно”, как он говорит. Приглашенным профессором читает лекции в Европе – Оксфорд, Флоренция, Австрия.
***
За привезенным нами из Спрингфилда французским вином и уткой по-пекински (Вирек повелевал себе порцию за порцией, не понимая меня, отклонившего утку с антихолестериновых позиций и “оставшегося” в вине), я предложил сделать интервью. Ведь он встречался с Анной Ахматовой…
– Он возбуждал улыбки дам Огнем нежданных эпиграмм, – неожиданно произносит по-русски Вирек, первой женой которого была встреченная в Италии дочь русских эмигрантов Анни Маркова. – Да. В ЦДЛ, в шестьдесят втором. Ахматова, Зенкевич… Но с нами, к сожалению, была женщина из ГПУ.
