Появление юной красавицы аквитанки в бальном зале не прошло незамеченным. От такого массированного натиска расчетливой красоты половина мужских сердец, как перезрелые абрикосы, упала к ногам божественной Жанны.

Жаккетта, сидя в комнате для камеристок, растерянно держала в руках омоньер Жанны, похожий сейчас на раздувшуюся вареную колбасу – так плотно он стал набит нежными посланиями, которые вручали камеристкам для передачи госпоже.

Аньес приносила все новые и новые порции заарканенных сердец, которые уже не влезали в распухший от бумаг парчовый мешочек. И Жаккетте приходилось складывать их в подол, так как времени пристроить послания не было. Жаккетта сидела как на иголках и, по своему обыкновению мрачно, стреляла глазами по сторонам.

– Закрывай лавочку, не могу больше! – сказала она Аньес. – Беги к нашему возку и бери у Жерара мешок из-под овса. В него бумажки кидать будем! А самого герцога ты видела?

– Ага! – несмотря на грозный запрет, Аньес уже побывала во многих местах и видела почти всех гостей. – Он, кстати, очень приятный – такой задумчивый весь и галантный! А одет как красиво! Неужто он не женат?

Жаккетта, хоть и сидела, как приклееная, тоже кое-что разузнала:

– Вдовый два раза! – сказал она. – Госпоже Жанне как раз в отцы годится, а то и в деды.

В танцевальном зале победное шествие Жанны по поверженным мужским сердцам продолжалось.

Герцог отнюдь не был исключением среди сильной половины и пригласил ее на танец. Танцуя, он не уставал делать изысканные комплименты на старинный манер ее красоте (чуть-чуть, правда, отдававшие охотничьими терминами) и после танцев даже проводил к накрытым столам, развлекая по пути небольшим анекдотом:

– Это было давно, очень давно, милое создание! Больше ста лет назад… Как-то раз, в Париже герцогиня Беррийская давала в своем отеле бал. Четверо ветреных молодых людей захотели поэпатировать публику, переоделись в какие-то шкуры и устроили танец дикарей, совершенно неприлично прыгая и кривляясь… Герцог Орлеанский захотел узнать, кто это, снял со стены факел и подошел к танцорам поближе. Но случайно, пламя факела лизнуло шкуру одного молодого человека, перекинулось на другого, запылал третий – и все четыре юноши сгорели живьем… От огня пострадало и много гостей. Эту грустную историю назвали «маскарадом пламенных»…

Но тут герцога нечестно, просто из под носа у Жанны, увела вдовая баронесса де Круа (тоже имевшая на него свои виды).

На следующий день официальный прием послов от Максимилиана Австрийского плавно перешел в чествование побед коалиционеров во главе с очаровательным Луи Орлеанским (весьма, кстати сказать, скромных). И закончился довольно поздно.

Вечером в замок явился лучший пикер Франсуа Бретонского и сообщил своему герцогу, что его любимая нормандская гончая Красотка взяла след матерого самца оленя. Место его жировки определено, и с утра можно начинать гон.

… Несмотря на то, что на охотах Жанна бывала довольно редко: после смерти графа мадам Изабелла совсем не поощряла это благородное занятие, а про монастырь и говорить нечего, – она уверенно сидела в новом седле из оленей кожи на отцовском боевом жеребце Громобое. С возрастом Громобой подрастерял былую прыть и вполне годился на роль верховой лошади для молодой охотницы.

Помимо рыжих бретонских гриффонов герцога Франсуа, в охоте участвовала стая сан-гуверов герцога Барруа (которых он привез с собой) и несколько стай других рыцарей. Среди них выделялись красивые белые гончие маркиза де Портелу – та самая новая порода, которую вели от Сульяра Людовика XI – и маркиз хвастался, что его собаки лучше королевских.

Впрочем, так утверждал каждый владелец стаи, твердо уверенный, что только его собаки настоящие гончие, а все остальные – безносые пустолайки!

Наконец, по сигналу, кавалькада всадников углубилась в лес. Большинство охотников, забыв про все на свете, кинулось по следу оленя.

Жанна с такими же чувствами напрямик поскакала в сторону герцога де Барруа. Она вспомнила рассказ баронессы об ее аудиенции у мадам де Боже и рассудила, что раз принцесса так разбирается в собачьих статях, то ей интересоваться гончими тоже никто не запрещал!

– Доброе утро, герцог! – поздоровалась она, чуть осаживая Громобоя. – Какие у Вас интересные собаки! В Гиени я таких не видела.

– Доброе утро, прелестная графиня! – герцог с удовольствием приветствовал очаровательную всадницу. – Как отрадно видеть, что юная дама любит и понимает высокое искусство охоты! Ничего удивительного, что в своих родных краях Вы не видели гончих святого Губерта. Сейчас они не в моде и поэтому только мы, дворяне Бургундии, Лотарингии, Фландрии и Гайнау, любим и ценим нашу древнюю породу гончих!

– О, как это интересно! Мой предок, граф Гюго, друг Бонифация Монферратского, перед каждой охотой загонял всю стаю гончих в церковь и кропил святой водой! Но он вообще отличался экстравагантностью!.. Дорогой герцог, расскажите, пожалуйста, о Ваших сан-гуверах!

Жанна чуть не с мольбой смотрела на герцога, всем своим видом давая понять, что он единственный в мире человек, способный удовлетворить ее страсть к изучению истории этой породы.

Герцог де Барруа был заядлым охотником и страстным любителем охотничьих собак, поэтому он охотно пустился в рассуждения, галантно придерживая бег своего скакуна, чтобы даме было удобней следовать рядом.

– Эту породу черно-подпалых гончих вывел сам святой Губерт, понимавший толк в хороших собаках, и первые стаи французских королей, милая графиня, были сплошь из сан-гуверов. В десятом веке от Рождества Христова король Луи перенес мощи святого Губерта в Арденнский лес и основал там монастырь его имени. Самые чистокровные гончие оттуда. Каждый год настоятель посылает к королевскому двору шесть собак – такова подать монастыря. Но на вкус и цвет, как говорится, товарища нет: Людовику Святому больше нравились серые брудастые гончие и он охотился именно с ними, отдавая сан-гуверам всего – лишь роль ищеек. А когда с нашими освободителями Гроба Господня в Европу хлынуло из заморских стран множество диковинных гончих и борзых, сан-гуверы вообще остались в тени… Что поделать, госпожа Жанна! Некоторым людям, почему-то воображающим себя охотниками, глубоко наплевать на рабочие качества собаки, лишь бы она была новомодной породы, да причудливой окраски!

Как нарочно, мимо скакал маркиз де Портелу, отчаянный приверженец белых грефьеров и хорошеньких девушек, во все горло оравший: «Алла-ли, алла-ли!»

Увидев Жанну, он сбавил ход и прекратил улюлюканье, поэтому расслышал последние слова герцога. И ринулся в спор:

– Мое почтение, прекрасная Жанна, сегодня красотой Вы спорите с рассветом! Дорогой герцог, Ваши сан-гуверы безнадежно устарели! Что это за собаки – воды боятся, холода тоже, быстроногую дичь не любят!

– Полноте, уважаемый маркиз! – взвился задетый за живое герцог. – Где Вы найдете среди своих новомодных пустолаек таких чутьистых собак, как сан-гуверы?! А Ваши хваленые гревьеры только вид имеют изящный (вот уж воистину секретари!), а пусти их по матерому волку, так они первый день еще бегут, зато уж потом их три дня не поднимешь! А то, что сан-гуверы воды и холода боятся – слуг порите, чтобы собак не портили! Мои – в любой мороз бодры!

– Возможно, белые по волку, действительно, плохо идут, зато оленя гонят впереди английских, дорогой герцог! – отпарировал маркиз. – А Ваши черно-подпалые в хвосте плетутся!..

– Сан-гуверы – собаки серьезные! По волку, лисе, кабану идут как никто другой! Хоть и ноги коротковаты, не такие ходули, как у грефьеров. Зато, если на след встанут – только держись! А Ваши белые, говорят, овсянку апельсиновым соусом поливать требуют, уважаемый маркиз!

– Не больше, чем сан-гуверы, дорогой герцог, не больше! Может Ваши по вонючему зверю и хороши, но для оленной охоты они мало пригодны. Смешно сказать – гонного оленя держать не могут, а коли свежий след тропу перебьет, вообще встают ни туда, ни сюда!