Я тотчас поехал по адресу и сказал секретарю, что хочу видеть Джерома Кемпбелла по делу о наследстве Гейджа. Начался небольшой телефонный перезвон, но потом мне все-таки позволили войти в его кабинет.

Кемпбелл оказался крупным мужчиной с холодным и честным взглядом. Похоже, это было для него привычным делом – изображать искренность с широко распахнутыми глазами. Когда он говорил, то разводил руки в стороны как бы для подтверждения своих слов. Похоже, с годами он набирал вес и теперь смотрел на меня с видом большого мужчины, презирающего таких маленьких, как я, ростом всего каких-то пять футов шесть дюймов и весом не более ста тридцати пяти фунтов.

– Мистер Лэм, – произнес он мое имя, будто объявлял имя собаки, представляя ее на собачьем шоу.

– Я хочу поговорить с вами об имуществе Гейджа и его фонде опеки.

– Что именно вас интересует?

– Хочу узнать историю этого дела.

– Вы газетный репортер?

– Точнее будет сказать, я на вольных хлебах. А сейчас пришел из газеты «Трибюн». Я изучил дело в их архиве, собрал всю информацию об этом человеке.

– Тогда что же вам надо от меня, если вы уже собрали всю информацию?

– Согласно документам, Эмосу Гейджу должно исполниться тридцать пять лет двадцать пятого числа этого месяца. Что тогда станет с фондом?

– С фондом ничего не случится, – холодно промолвил Кемпбелл.

– Вы готовы его закрыть?

– Почему же? Должны быть выполнены определенные условия, а они еще не все соответствуют завещанию.

– Какие условия?

– Условия опеки. По моим данным, Эмос Гейдж сейчас может находиться в какой-нибудь тюрьме.

– И вы не намерены выплачивать деньги в том случае, если он в заключении?

– Вы же познакомились с правилами фонда опеки, – сказал он.

Я кивнул.

– Если он в тюрьме, то весь фонд будет передан различным благотворительным учреждениям. Должен вам сказать, мистер Лэм, что если вы желаете описать данную ситуацию, то я, конечно, одобряю ее с точки зрения разрушающего действия алкоголя на человеческую личность. Я не выдаю секрета, говоря о том, что Эмос Гейдж пьяница. Его дядя знал об этом и резко его осуждал.

– Вы выдаете Эмосу ежемесячную сумму на проживание?

– Да, ему назначено определенное месячное содержание, определить эту сумму было разрешено мне лично... По завещанию, я должен был ему дать не менее трехсот долларов в месяц. Я мог дать и больше, если бы счел нужным.

– Что будет с этими тремястами долларами, когда ему исполнится тридцать пять лет?

– Конечно, эта сумма больше выдаваться не будет. Весь фонд так или иначе исчезнет. Однако в случае, если деньги фонда пойдут благотворительным организациям, я должен буду остаться на своем посту опекуна еще дополнительно три года, чтобы превратить имущество в наличные деньги. Должен вам сказать, что завещание было написано в спешке, но оно юридически полностью законно. Элберт Гейдж откладывал написание завещания до последнего. А умер он через тридцать дней после того, как оно вступило в силу. Вообще это была трагическая ситуация – у такого человека не нашлось никого из родственников, кому бы он мог завещать такие огромные деньги... Это ужасный пример влияния алкоголя на человеческую личность.

– Как я понимаю, если состояние перейдет к Эмосу, то он получит его в форме различных ценных бумаг, которые будут приносить доход?

– Да, правильно, но только в том случае, если оно перейдет к Эмосу. Если же к перечисленным в завещании благотворительным организациям, то я остаюсь на своем посту еще в течение трех лет, чтобы ликвидировать ценные бумаги, постепенно переводя их в наличность и увеличивая оставленную завещателем сумму. Впрочем, я уже говорил вам об этом.

– Вам платят за ваши услуги?

– Я получаю компенсацию.

– Позвольте узнать, сколько же?

– А вот это вас не касается.

– Каким образом выплачивается Гейджу его месячное пособие? Вы посылали ему чек? – спросил я.

– Конечно, нет. Я слишком серьезно отношусь к своим обязанностям. Мистер Гейдж должен был являться в мой офис каждый раз лично. Я выплачивал пособие и получал от него расписку.

– Сколько раз вы заплатили ему более трехсот долларов?

– Я никогда не давал ему более трехсот долларов. Он ни разу не выказал желания исправиться, что было условием увеличения его месячного пособия.

– Вы сами собираетесь найти мистера Гейджа, когда наступит срок окончания работы вашего фонда?

– Конечно, нет, я не собираюсь этого делать. Я попечитель. Это дело самого мистера Гейджа – прийти ко мне после дня рождения и доказать мне, что все условия завещания соблюдены. Если принять во внимание, что время получения его последнего пособия прошло, а он так и не пришел за ним, могу с уверенностью заявить, что у меня все более растет подозрение, мистер Лэм, что с ним не все в порядке.

– Что вы имеете в виду, говоря, что с ним не все в порядке?

– Я говорил вам, что полагаю, у него неприятности, возможно, он даже в тюрьме.

– И если это так?..

– Если он в тюрьме, то деньги переходят к различным благотворительным фондам. Я говорил...

– Надеюсь, вы каждый свой шаг согласовываете с адвокатами?

– Что вы имеете в виду? Мне не нужны адвокаты. Каждый год я иду в суд со счетом фонда. В прошлом году даже удостоился похвалы за образцовое ведение дел.

– А вам, мистер Кемпбелл, было бы неплохо еще раз внимательно посмотреть условия трастового фонда.

– Что вы имеете в виду?

– По условиям фонда, Гейдж получает деньги, если он жив и не был признан виновным в совершении серьезного преступления к тому времени, как ему исполнилось тридцать пять лет.

– Да, правильно, здесь не возникает вопроса.

– А как насчет определения «серьезного»? – спросил я.

– Любое преступление может считаться «серьезным». Все, что может привести к тюрьме. Я знаю, что имел в виду завещатель, и думаю так же, как он.

– Здесь присутствует еще одно обстоятельство, о котором вы, видимо, не подумали, – сказал я.

– Какое же?

– «Признан виновным».

Кемпбелл хотел что-то сказать, но передумал, помолчал, глубоко вздохнул.

– Вы имеете в виду, что... – Он остановился на середине фразы, обдумывая ситуацию.

– Да, да, я имел в виду, что даже если Эмос Гейдж был задержан по обвинению в убийстве, был арестован за убийство и его судили за убийство, если присяжные заседатели не вынесут свой вердикт до двадцать пятого числа этого месяца, то вам придется выплатить ему деньги трастового фонда.

– Почему? – удивился он. – Это ведь смешно и нелепо, мистер Лэм!

– Таковы условия трастового фонда.

– Но не его сущность!

– Скажите, что контролирует такого рода фонды, – невинно задал я вопрос, – дух или буква закона?

– Мистер Лэм, вы намеренно пытаетесь поймать меня на удочку?

– Вы уже сами проглотили крючок без всякого нажима с моей стороны.

С этими словами я вышел из комнаты, ощущая спиной его остекленевший взгляд.

Я решил все-таки направиться по данному мне Бертой адресу на тот случай, если миссис Бакли звонила еще раз и пожаловалась, что я все еще не появился у нее. Я отложил кое-какие неспешные дела и поехал в квартал Рейнголд.

Дафни Бакли оказалась удивительно красивой брюнеткой с черными глазами и волосами цвета воронова крыла. Прекрасная стройная фигура, очень тонкая в талии, но со всеми полагающимися к такой талии совершенными изгибами тела. Ей можно было дать не больше двадцати пяти. Слишком тонкие губы ее не украшали, но она знала об этом своем недостатке и, пользуясь помадой, придавала рту красивую форму, хотя и делала его несколько крупноватым.

Она знала все и о своих достоинствах и прекрасно ими пользовалась: движения ее бедер были мягкими, будто волнообразными; трудно сказать, что было в этих волнующих движениях, но в ходу при стриптизе, когда исполнительница в танце медленно раздевается и так же медленно снимает перчатки, уже и это кажется порочным.