– Чуча, мать твою, ты зачем свой «Родопи» в «оливье» тушил?

Но Чуча спал, уставившись в потолок малиновыми синяками. Его растолкали.

– Ты зачем «бычки» в «оливье» накидал?

Он вдруг вскочил, тараща оплывшие глаза, и, схватив себя одновременно между ног и за горло, выскочил вон.

– Ты куда?

Кто-то нашел редиску. Аккуратно поделили на ломтики.

– Ну, между первой и второй…

Вторую Митя вылил в кадку с фикусом. Фикус по ночам потихоньку приносили из холла, когда засыпала вахтерша. Он стоял там до тех пор, пока за ним не приходила товарищ Гвоздь, комендантша общежития. Через некоторое время, при очередном благоприятном стечении обстоятельств фикус снова возвращался в 201-ю комнату.

– Ну…

Третью – в трехлитровую банку, служившую пепельницей. Пижняк почему-то тоже не выпил, а держал рюмку в поднятой руке и внимательно ее рассматривал. И вдруг так же неожиданно сказал:

– А! Да я перепутал. Дай-ка…

Он поставил рюмку, взял бутылку, приблизил к самому лицу.

– Ну да. Самогон был в «Колокольчике», а это «Нарзан». Перепутал. Еще сомневался… Щас принесу.

Он вышел за дверь, но тут же вернулся, забрал бутылку.

– Керосин мне нужен, на практикуме сказали принести немного.

Дверь не успела закрыться, как тут же распахнулась снова. Темный силуэт появился в проеме.

– Это не ваш товарищ в туалете спит? – сказал силуэт, зевнул и добавил: – Сигаретой не угостите?

Не угостили. Кто станет раздавать сигареты каким-то темным силуэтам? За Чучей снарядилась целая экспедиция. Пошел и Митя, а с ним Люся. Никто не воспротивился. Люся в любой компании была своим парнем.

Чуча спал, закинув локоть на краешек унитаза, ушами красен, а ногами бос. Грудь его была покрыта жеваным горошком, длинные тощие ноги вытянулись до противоположных кабинок. Левой рукой он по-прежнему держал себя за причинное место.

– Эй! Вставай! Вставай! – Он не реагировал и очнулся лишь тогда, когда в унитазе, на котором он спал, спустили воду. Струя из бачка, шипя и выскакивая наружу, окропила его, он встрепенулся, стремительно вскочил на ноги и выбежал из туалета. – Ты куда?!

Худосочная Чучина фигура, петляя и размахивая одной рукой, неслась по коридору. Он влетел в какую-то комнату в дальнем конце – увы, она оказалась не заперта, – и через несколько секунд оттуда раздался пронзительный девичий визг.

В тот вечер перепутал не только Пижняк. Чуча тоже перепутал. Он помнил, что в туалет – до конца коридора и направо. Его разбудили, не опорожненный мочевой пузырь давит на глаза… Он и кинулся – прямо по коридору и направо. Вбежал в комнату с расстегнутыми штанами, разбуженные вероломным вторжением девушки не успели его остановить. За кабинку он принял двустворчатый платяной шкаф.

Тесная «дежурка», словно коллективный панцирь, давно приросла к каждому, стала продолжением спины, коробочкой для мозга. Удивительным образом, сидя в ней, можно было часами думать о вещах, не выходящих за пределы этих пяти квадратных метров. Пяти пыльных квадратных метров, наполненных резиновыми палками, рациями, журналами сдачи и приема оружия, порножурналами, дочерна пропитанными ружейным маслом тряпицами. Митя больше не боролся с этим, как когда-то в армии. Теперь это ни к чему. Охрана коммерческого банка оказалась все той же казармой. Казарма оказалась лучшим в мире лекарством от непрошеных мыслей.

– Слышь, вали, иди на вход, твое время.

– Да ну на …! Еще пять минут.

– Часы свои выброси на …! Ровно два уже.

«Дежурка» насквозь пропахла мужиками. Потеющими за работой мужиками. Они сами насквозь пропахли «дежуркой». Самые заносчивые, вроде начальницы валютного отдела, сталкиваясь с ними в коридорах, не здороваются и воротят нос. Зовут их сторожами. За это они зовут сотрудников банка «банкоматами». Однажды «банкоматы» пожаловались Рызенко. Мол, охранники-то воняют – такие люди в банк приходят, а тут… Юскова, начальника охраны, Рызенко вызывал к себе. Пришлось ему брехать, что «пацаны» постоянно упражняются – подтягиваются на перекладине, поднимают гири, отсюда и запах. «Пацаны» – все и навсегда здесь пацаны. Маленькая собачка до старости щенок. Митя, как и все, не сразу уловил, где его место в банковской иерархии. Впрочем, поначалу было иначе. Вернее, всем очень хотелось, чтобы было иначе. И охранникам, и самим «банкоматам». Время было такое – всем чего-нибудь сильно хотелось, потому что до этого не знали, чего хотеть, и казалось, что самого желания достаточно, чтобы оно сбылось. Хотелось красиво: чтобы все в дорогой одежде, чтобы друг с другом на «вы». Не вышло. А ведь до сих пор, принимая новичков, Юсков прополаскивает им мозги в розовом отваре: «Работа для настоящих мужчин… ответственность за безопасность… безопасность – дело первостепенной важности… молодой сплоченный коллектив».

– Опять Витю на… послали.

– Да ты что?

– Ну. Он генеральшу не узнал, не пускал ее в банк.

– Памяти у него ник-какой на лица. Мне, например, одного раза хватило.

– Главное, видит же, что за ней полковник идет, дверь ей открывает.

Проржавевшую перекладину во дворе они после того скандала по поводу запахов спилили. Пилили «болгаркой» – шумно, снопы искр летели в окна валютного отдела. Им, конечно, не понравилось такое к себе отношение. «Банкоматы охренели!» Они накупили одеколонов, стали проветривать комнату и следить друг за другом: «А ты, брат, в этих же носках вчера работал». Некоторое время все было галантно. Как когда-то хотелось. Юсков лично обнюхивал их и оставался доволен. Но потом запах казармы вернулся. Одеколоны закончились, менять на каждую смену носки оказалось волокитно. Их больше не трогали. Глаза в сторонку, топ-топ мимо. Сторожа, что с них взять…

– База – сотому!!!

Вова спросонья дернулся так, что стул под ним треснул и сломался. Смеяться не стали. Слишком он нервный, этот Вова-сапер. Любит рассказывать про свою контузию, на каждой смене хоть раз любит с кем-нибудь поругаться. Носит в кармане фотографию жены топлес. Показывает: «Видал такое? Шестой номер!»

– База – сотому!

– База на приеме.

– Встречайте.

– Понял тебя, сотый. Встречаем.

Вова снял ноги со стола и встал. На одном из мониторов остался след обувного крема – повод для взбучки со стороны Юскова. Но никто не вытрет – западло. Лицо у Вовы опухло, левая щека, на которой он лежал, вся была в розово-белых складках. Он стоял, щурясь и сопя, и поправлял съехавшую на сторону кобуру. Толик незаметно подмигнул Мите – мол, сейчас выпрется в таком виде Мишу встречать. Была очередь Вовы-сапера встречать на входе Рызенко. Конечно, не стоило выползать навстречу Рызенко, как крот из норки. Толик раз десять ему повторял: не спи, скоро Миша приедет.

– Я схожу, – сказал Митя. – Будешь должен.

– Угу, – отозвался Вова и тут же плюхнулся на место.

Ничего трудного в том, чтобы постоять у входа, держа руку на кобуре и зорко оглядывая окрестность, нет. Но дело не в этом. Нельзя нарушать правила. Никогда ни за кого ничего не делай – главное правило казармы. Может быть, в валютном отделе правила другие? Но это сомнительно. Судя по тем обрывкам ссор, что можно услышать, проходя мимо валютного отдела, правила те же. Иначе разве выясняли бы там, в чьих обязанностях идти врать клиенту по поводу задержки его перечислений: «Ты что тут, козла отпущения нашел? Мне твою работу делать?» У кассы Митя замедлил шаг, наклонился к щели между барьером и зеркальным стеклом.

– Едет, – бросил он.

В ту же секунду в кассе по направлению к двери застрочили каблуки. Утром Рызенко взял в кассе деньги. Три тысячи евро. Не оказалось наличности в кармане, срочно была нужна. В этом есть шик – как он прибегает к кассе, как, наклонившись к барьеру, говорит: «Девчат, денег дайте». Девчата хихикают: «Сколько вам, Михаил Юрьевич?» Он частенько так делает. Уедет, вернется через час. «Возьмите, я вам, кажется, должен». Девчата снова хихикают. Но сегодня вышла накладка. Скоро вечер, кассу сводить, а валюты в кассе не хватает. Забыл, наверное. Девчата в кассе волнуются, не хотят засиживаться допоздна.