В декабре 1922 года глава МОЦР и агент ОГПУ инженер А. А. Якушев, кстати сказать, потомственный дворянин, встретился в Берлине с председателем Высшего монархического совета Н. Е. Марковым 2-м, бывшим в свое время одним из лидеров крайне правых в Государственной думе. Он спросил Якушева, входят ли в МОЦР такие военачальники, как Тухачевский, С. С. Каменев, П. П. Лебедев и А. А. Брусилов. Александр Александрович, как он написал в адресованном на Лубянку донесении, с готовностью ответил: «Они не входят официально в организацию, но первые трое безусловно наши, а четвертый слишком состарился и не представляет ничего интересного». Позднее Михаила Николаевича сделали полноправным членом МОЦР. Как это произошло, изложил в составленном в 1931 году отчете об операции «Трест» сотрудник особого отдела ОГПУ Стырне: «Неоднократно нам из-за рубежа рекомендовали вовлечь в Трест Тухачевского. Особенно монархическая молодежь хотела видеть в нем русского Бонапарта, предполагая, что он только прикидывается коммунистом, в действительности же монархист. „Поддавшись“ этим настроениям, за границу было написано (стиль у чекиста еще тот — прямо чеховский: «Проезжая мимо станции, с меня слетела шляпа». — Б. С.), что Тухачевского удалось привлечь в Трест. Там (не в «Тресте» конечно же, а за границей. — Б. С.) это сообщение произвело эффект…»
В свете чекистских признаний остается гадать, отражают ли процитированные выше документы эмигрантских организаций исходящую от ОГПУ дезинформацию о Тухачевском-контрреволюционере или независимые от нее эмигрантские чаяния насчет «красного Бонапарта», на роль которого Михаил Николаевич казался наиболее подходящим претендентом. Ведь до эмиграции и без стараний чекистов могли дойти слухи о вполне реальных конфликтах Тухачевского с политработниками в Смоленске (скорее всего, эти слухи и отразились в докладе Гучкова на заседании Русского национального комитета). Кроме того, Тухачевский до определенного момента почти в точности повторял карьеру Наполеона, и офицерам-эмигрантам очень хотелось, чтобы он прошел путь «первого консула» и дальше, став могильщиком революции. Чекисты же учитывали тоску эмиграции по сильной антибольшевистской власти и охотно поставляли кандидатов в будущие диктаторы-монархисты. И конечно, Дзержинский, Менжинский, Ягода и их соратники прекрасно понимали, что великий князь Николай Николаевич, тот же Марков 2-й и правая рука Врангеля генерал Кутепов (сам Врангель понял провокационную роль «Треста» с самого начала) скорее поверят в монархические чувства бывших царских генералов и офицеров, вроде Н. М. Потапова, С. С. Каменева, Тухачевского или А. М. Зайончковского. Последнего сделали руководителем военного отдела «Треста», причем почтеннейший Андрей Медардович, хотя и состоял агентом-осведомителем ОГПУ, ни сном ни духом не подозревал, что чекистская фантазия вознесла его на столь высокий пост.
Вместе с тем лубянские руководители прекрасно понимали, что за границей никто бы не поверил, что к идеям реставрации монархии склонились луганский слесарь Клим Ворошилов или бывший земгусар (сиречь сотрудник Союза земств и городов, снабжавшего в Первую мировую войну русскую армию всем необходимым) Михаил Фрунзе, царским судом приговоренный к смертной казни, а в большевистскую партию вступивший еще в 1904 году. Вот Тухачевский — другое дело. И биография наполеоновская, и дворянство столбовое, и внешность подходящая. Оговорюсь только, что часто приписываемые Михаилу Николаевичу надменность в выражении лица и подражание в самом облике Бонапарту имеют абсолютно прозаическую причину, ничего общего не имеющую с «наполеоновским комплексом». Тухачевский страдал базедовой болезнью, отчего глаза у него были несколько навыкате, а шея прямая и возвышающаяся над воротником мундира. Лидия Норд свидетельствует: «Он не переносил, когда что-нибудь стягивало шею, — это его „душило“. Поэтому военные портные шили ему гимнастерки и френчи с более низким, чем полагалось по форме, вырезом у ворота. Недоброжелатели его утверждали, что это он делает ради того, чтобы „похвастаться красотой шеи“. Осталось и небольшое пучеглазие, становившееся более заметным, когда он долго и напряженно работал». Отсюда родилась легенда о «бонапартистской» внешности и манерах «красного маршала».
В конце 1923-го или в начале 1924 года кто-то решил, что в операции «Трест» ОГПУ с Тухачевским, что называется, переборщило, и дал указание перестать использовать его в деле с МОЦР. От кого исходило это указание, не выяснено до сих пор. Не исключено, что это был глава военного ведомства Троцкий, опасавшийся, что имя одного из популярных полководцев будет скомпрометировано в эмигрантской печати вследствие утечки информации о его мнимых связях с монархистами, что, в свою очередь, ударит по престижу Красной армии. Но чекисты вывели Тухачевского из игры довольно своеобразно. Об этом подробно написал Стырне: «Так как было признано неудобным „числить“ Тухачевского в составе „Треста“ и было получено распоряжение прекратить игру с его фамилией (если распоряжение действительно исходило от Троцкого, то понятно, почему Стырне в 31-м году не называет имени уже два года как высланного из страны бывшего председателя Реввоенсовета. — Б. С.), — пришлось для заграницы вывести его из состава „Треста“. Но это нужно было сделать постепенно. Мы писали, что руководитель „Треста“ Зайончковский (который в то время еще и не знал о том, что он состоит в какой-то контрреволюционной организации), вопреки постановлению политического совета, не допускает к практической деятельности Тухачевского и что на этой почве возник серьезный конфликт между Зайончковским и другими руководителями „Треста“, дело якобы дошло до того, что крупнейшие руководители „Треста“ вынуждены уйти в отставку и ждут замены. Этот маневр давал некоторую передышку, так как в роли ушедших, но еще не сдавших должности, трестовские деятели могли некоторое время не проявлять особой деятельности. Работа организации временно заглохла». Через несколько недель МОЦР «оживили». Стырне по этому поводу писал следующее: «Было решено сообщить, что „конфликт“ улажен и Тухачевского оставили в покое. Париж разразился рядом писем, в которых излагал свое удовольствие по поводу ликвидации всех недоразумений».
Хотя в среде парижской эмиграции «Трест» опять предстал монолитным образованием, успешно преодолевшим внутренние трения, и чекисты благополучно ликвидировали ими же созданное «недоразумение», подобные «недоразумения» по отношению к Тухачевскому еще только начинались. Ведь какое впечатление должно было создаться у зарубежных монархистов: победитель Колчака и Деникина прямо-таки жаждет активной антисоветской работы, чтобы на практике доказать свою долго и тщательно скрываемую ненависть к большевикам, да вот только старый генерал Зайончковский его к делу не допускает. То ли излишне осторожничает, то ли видит в Тухачевском опасного конкурента, стремящегося возглавить армию новой, освобожденной от большевиков России или, чем черт не шутит, даже стать новым российским императором. Да, в очень двусмысленном положении оказался по милости чекистов Тухачевский в глазах парижской эмигрантской публики и связанных с нею разведок. Получалось, что теперь он собирается бороться с советской властью самостоятельно, без всяких там «Трестов»-МОЦРов. И не рискнуть ли послать к нему эмиссаров — вдруг что-нибудь путное выйдет?
На Лубянке этим надеждам эмигрантов искусно подыгрывали. Остается стойкое ощущение, что работники ОГПУ загодя, еще в середине 20-х, готовили компромат на «социально чуждого» Тухачевского — авось пригодится, когда надо будет остановить слишком быстро шагающего вверх по ступенькам военной иерархии полководца.
А в эмиграции продолжали внимательно следить за Тухачевским. В октябре 1926-го агент ОГПУ Власов сообщил о своей встрече с Кутеповым, который «особенный интерес проявлял почему-то к т. Тухачевскому, спрашивал, не может ли быть он привлечен в ряды сторонников национального движения». В апреле 1927 года одно из главных действующих лиц операции «Трест» агент ОГПУ Эдуард Оттович Опперпут (он же — Павел Иванович Селянинов, он же Стауниц, он же Касаткин — имен у этого авантюриста с темной биографией было не счесть) бежал в Финляндию и раскрыл хитроумную чекистскую комбинацию. После этого польская разведка весьма обстоятельно проверила только что полученный по линии МОЦР доклад Тухачевского на имя председателя Реввоенсовета, датированный 19 марта 1927 года. И к концу 1928 года выяснила, что имеет дело с обыкновенной дезинформацией, призванной преувеличить боевую мощь Красной армии. Все приведенные в докладе данные опровергались сведениями, полученными из других источников. Это обстоятельство еще раз убедило поляков, что неудачливый покоритель Варшавы верой и правдой служит большевикам и ни о каких монархических переворотах не помышляет. Вот только с РОВСом и другими эмигрантскими организациями Варшава своими выводами насчет Тухачевского делиться не стала: разведка — занятие деликатное, не терпящее излишней огласки.
