Вернемся к прерванному разговору Тухачевского и Сталина. «“Я не понимаю, почему это опасно для нас, — возразил на последние слова Тухачевского Сталин, — наши командиры ведь тоже ездят в Германию“. Тухачевский махнул рукой: „Вы штатский человек и поэтому понять вам трудно“. У Сталина забегали на щеках желваки. Воцарилась некоторая неловкость. „Я считаю, что Михаил Николаевич во многом прав, — сказал старший Куйбышев, — немцам палец в рот класть нельзя. И надо нам будет обо всем этом крепко подумать… Ну, а сейчас выпьем за нашу доблестную Красную Армию, которая, в случае чего, даст отпор всем врагам“».
Так удалось замять крайне неприятный разговор. Он доказывает, что в 20-е годы Сталин еще не воспринимался ни в армии, ни в партии в качестве «живого бога». С ним спорили, ему возражали, иногда больно задевая сталинское самолюбие. То, что Тухачевский действительно в ту пору опасался слишком тесной дружбы с Германией, подтверждается не только мемуарами Лидии Норд, но и его собственной неопубликованной работой «Будущая война». Она относится к 1928 году, когда в советско-германских отношениях, казалось, всецело господствовал «дух Рапалло». Тухачевский же предупреждал: «Германия явится важным (если не важнейшим) звеном в цепи предполагаемого антисоветского блока… без ее участия империалистическая интервенция в СССР немыслима. Поэтому правильно будет сигнализировать непосредственную угрозу войны именно в тот момент, когда к антисоветскому блоку примкнет Германия».
Тогда, у Куйбышева, Сталин сделал вид, что ничего не произошло, но в душе наверняка затаил злобу на Тухачевского. Особенно должно было задеть замечание насчет «штатского». Ведь Иосиф Виссарионович считал себя одним из отцов Красной армии, со временем присвоив себе все заслуги Троцкого в военном строительстве. И всегда уделял вооруженным силам повышенное внимание. А тут о его способностях понимать военное дело отозвались весьма пренебрежительно. Вряд ли мог он такое забыть и простить. Но в 1932 году вдруг сделал вид, что забыл и простил. Почему?
И вообще — отчего Сталин первоначально отверг предложения Тухачевского, хотя они целиком лежали в русле его, генсека, планов по созданию мощной Красной армии для экспорта «пролетарской революции» в Западную Европу и Восточную Азию? Иначе для чего Иосифу Виссарионовичу ускоренными темпами на костях крестьянства создавать тракторостроительную (она же — танкостроительная) и авиационную промышленность, благодаря которой к началу Второй мировой войны Красная армия имела танков и боевых самолетов больше, чем все другие армии мира вместе взятые. Неужели Сталин не понимал, что Тухачевский — его соратник? Подозреваю, что все превосходно понимал. Просто Сталину захотелось поиграть в «доброго царя» и «злых бояр» — Ворошилова и Шапошникова. Тем более что необходимые мощности военной промышленности еще не были созданы, и с реализацией предложений Тухачевского можно было годик-другой повременить.
На посту начальника вооружений и заместителя наркома Тухачевский начал практическую деятельность по реорганизации и перевооружению Красной армии. Основные принципы программы реформ были изложены им в рукописи «Новые вопросы войны», начатой еще в Ленинграде весной 31-го. Зарисовку того, как он создавал первые главы этой работы, сделала в своих мемуарах Лидия Норд. Замечу, что поведение Михаила Николаевича в изображении его свояченицы — это почти что поведение Ленина из известного анекдота: «Жене скажу, что пошел к любовнице, любовнице — что жена не отпускает, а сам в библиотеку — и писать, писать, писать…» Вот что рассказала нам мемуаристка: «Помню, в этот день был какой-то праздник и мой муж был свободным. Я подговорила его поехать навестить наших друзей. Но около одиннадцати часов дня зазвонил телефон, и муж… объявил, что через двадцать минут ему будет подан автомобиль и он срочно выезжает в однодневную командировку. Не успело пройти и десяти минут с момента его отъезда, как раздался звонок, и я услышала в прихожей голос Михаила Николаевича. Когда он вошел в столовую, держа в руках туго набитый портфель, то по его лицу я догадалась, что он намерен устроить мне какую-то „пакость“, и я приготовилась к „бою“. На мое сообщение, что муж уехал в командировку и я тоже собираюсь в гости, он мне ничего не ответил, как будто это не относилось к нему, и, подойдя к двери кухни, вызвал прислугу.
„Если кто-нибудь придет или будет звонить по телефону, то вы, Ксения, скажите, что никого нет дома, — приказал он. — Нет, я вовсе не сошел с ума, — и, повернувшись снова к Ксении, добавил: — Помогите мне, пожалуйста, убрать все со стола. Скатерть тоже. И вот этот столик надо также освободить. — Послушай, — обратился он ко мне, — довольно шипеть. Ты мне обещала, что докажешь свою дружбу. Вот за доказательством ее я сегодня и явился. А Николаю (имеется в виду муж Лидии Николай Курков. — Б. С.) я устроил командировку. Ничего плохого для него в этом нет — он проездится и увидит больше интересного и полезного, чем там, куда ты его тащила…“
Говоря это, Тухачевский уже раскладывал на столе вытащенные из портфеля книги, рукописи и карты. Одну из них, самую большую, он прикрепил кнопками к стене. Я сидела озадаченная, не понимая, чего он хочет. „И еще, — продолжал он, — ты должна мне дать слово, что никому об этом не скажешь. И Николаю тоже… Ну, ему можешь рассказать когда-нибудь… через полгода… Ксюша, вы тоже должны молчать… А теперь… приготовьте, пожалуйста, чаю. И покрепче… А ты садись вот тут, — указал он мне на диван, — и только следи и сверяй вот по этому и этому, правильно ли у меня тут. Я так заработался, что уже сам не могу разобраться…“
В этот день я прокляла военную историю. Но „бой на Марне“ и „Людендорф“ («Новые вопросы войны» анализируют прежде всего опыт Первой мировой войны. — Б. С.) остались у меня в памяти до сих пор. И тогда я увидела Михаила Николаевича таким, каким он, вероятно, был в своем штабе. Он мне не давал добавить ни одного лишнего слова, требуя точности и лаконичности… Прошел час… Полтора… Два… А моя мука все еще длилась… Когда я робко заикнулась, что устала — он пропускал это мимо ушей. В конце концов я совершенно отупела…»
Да, только очень обаятельный человек, магически действующий на женщин, может заставить жену друга, вместо того чтобы пойти в гости, целый день сидеть над чужими бумагами… И не только обаятельный, но и свято убежденный, что все на свете должны помогать ему в его большом и важном деле. Такая убежденность обычно дана людям очень талантливым, гениальным или просто до крайности самоуверенным.
Уже после того, как кончила править рукопись, Лидия Норд опомнилась и отомстила Михаилу Николаевичу довольно своеобразно. Она поиздевалась над удивительно ровным и мелким, словно дамским, почерком Тухачевского, а на его ядовитый ответ, что не всем дана способность царапать как курица лапой, заметила, что «у всех гениальных людей были отвратительные почерки, а ровный и мелкий почерк — признак себялюбия и неспособности к размаху». Такого оскорбления Тухачевский перенести не мог и ушел, хлопнув дверью (его, пусть в шутку, заподозрили в приземленности и отсутствии гениальности — а ведь он жил верой в свое высокое предназначение!). Но вскоре конечно же Михаил Николаевич и Лидия помирились.
В предисловии к «Новым вопросам войны» Тухачевский писал: «Настоящая книга является первой частью намеченной работы и рассматривает вооруженные силы и их использование». Во второй и третьей частях, так и не написанных, Тухачевский предполагал проанализировать военный потенциал СССР и возможных «империалистических коалиций» и вероятный ход борьбы против этих коалиций. Он признавался: «То короткое время, которое остается у практически занятого человека для работы над теоретическими вопросами, с большой натяжкой позволяет подолгу останавливаться над отдельными местами. Жизнь уходит вперед, и начало книги отстает от конца… Весьма возможно, многим покажется, что я в этой книге забегаю слишком вперед. Но тем не менее, это будет своего рода обманом зрения. Человек не легко отделывается от привычных представлений, но теоретическая работа, базируясь на техническом развитии и социалистическом строительстве, упорно выдвигает новые формы, и я совершенно не сомневаюсь в том, что года через два эта книжка во многом устареет, а то, что сейчас кажется странным, будет привычным, обыденным».
