Когда на трибуне появился Калинин, его и здесь встретили аплодисментами, ждали, что он скажет. Но когда он опять стал говорить о заслугах моряков, о достижениях и трудностях Советской страны, снова раздались возгласы: „Хватит похвал! Скажи, когда отменят продразверстку? Когда перестанут душить мужика?“ Калинин пытался как-то оправдать продразверстку, но тут на трибуну поднялся широкоплечий немолодой матрос и громко крикнул: „Хватит хвалебной болтовни! Вот наши требования: долой продразверстку, долой продотряды, даешь свободную торговлю, требуем свободного переизбрания Советов!“ Далее в шуме и выкриках трудно было что-либо разобрать в выступлении матроса.
В ответ Калинин стал упрекать участников митинга… в том, что они затевают рискованную игру против Советской власти, как азартные игроки, ставят на карту достижения своих предшественников. Затем пошли беспорядочные выступления, сопровождаемые выкриками, среди которых были и „Долой коммунистов!“. К концу дня митинг закончился… Калинин уехал…» Тогда же крепость через Цитадельные ворота беспрепятственно покинули с оружием сотрудники Особого отдела и Кронштадтского отдела реввоентрибунала. Н. Н. Кузьмин и П. Д. Васильев остались, рассчитывая переломить ситуацию на собрании 500 делегатов от кораблей, береговых частей и кронштадтских заводов и профсоюзов. Однако им устроили обструкцию и в конце собрания вместе с другими коммунистами арестовали.
Вот что вспоминал об этом собрании Петриченко: «Первым долгом Кузьмин, а затем председатель Кронсовета Васильев попросили слова. В своих речах они не проявили никакого примирения к собранию. Все время оперировали цифрами по экономическим вопросам, предупреждали и угрожали собранию. Всё это подействовало неприятно на собрание, и оно потребовало ареста их. Стали поступать в президиум в большом количестве записки явно провокационного характера… С мест стали сообщать сведения одно фантастичнее другого. Кто это делал, мне так и осталось неизвестным, но факт тот, что это имело свои результаты и собрание уговорить становилось невозможно. Наконец один моряк взбегает к президиуму и начинает кричать: „Что вы здесь торгуетесь? Коммунисты ведь не спят, и Кронштадт уже окружен конницей! Нужны меры к самозащите!“ Тут получилась настоящая паника… Наскоро президиум уполномочили принять на себя обязанности „Временного ревкома“… Распоряжения делал я… Рубикон перейден… Неожиданное для всех нас самих свершилось. Перед Ревкомом стала задача: а что же делать?» Ревком предписал: «Всем товарищам оставаться на местах и честно исполнять свой долг перед Родиной». Правительственное сообщение говорило о белогвардейском мятеже в Кронштадте, будто бы возглавляемом начальником артиллерии крепости бывшим генералом А. Р. Козловским. В ответ ВРК обратился с воззванием: «Всем, всем, всем!
Вся власть перешла в руки Временного Революционного Комитета без единого выстрела.
Трудящиеся Кронштадта решили больше не поддаваться краснобайству коммунистической партии, называющей себя якобы представителями народа, а на деле это выходит наоборот.
Товарищи! Не верьте словам самодержавных комиссаров, уверяющих, будто в Кронштадте действует штаб белых офицеров во главе с генералом Козловским. Это наглая ложь.
Кронштадтские товарищи предлагают вам немедленно присоединиться к Кронштадту и установить прочную связь, общими и другими усилиями достичь долгожданной свободы».
Ермолаев свидетельствует, что 5 марта на «Петропавловске» собрались представители ревкомов всех частей гарнизона и Петриченко выступил перед ними с речью, где достаточно объективно обрисовал создавшееся положение: «Братва, все вы прочитали, наверное, в газетах за 3 марта, что наши требования расценены как „контрреволюционный белогвардейский мятеж“. Отсюда надо сделать вывод, что информация Михаила Ивановича Калинина не была объективной. По привычке посчитали, что коли предъявлен протест против действий правительства, значит, это белогвардейщина и контрреволюция, несмотря на то, что революционные массы, преданные советской власти, требуют облегчить участь крестьянства. А объяснить протест проще всего действиями генералов, кадетов и прочих империалистов. Поскольку наши требования истолкованы как мятеж, надо решить, что делать дальше». Решили послать делегацию в Петроград, чтобы уладить дело миром. Но другая сторона уже готовилась к военному подавлению восстания.
Еще 2 марта Совет труда и обороны ввел в Петрограде и губернии осадное положение, передав всю полноту власти Комитету обороны Петрограда. К блокированному Кронштадту стягивались войска, а семьи восставших матросов задержали в столице как заложников. Кронштадтцы, в свою очередь, объявили заложниками Кузьмина, Васильева и других арестованных сторонников большевиков. В дни восстания в крепости произошел массовый исход из партии: ее ряды покинули более 900 человек.
2 марта появилось правительственное сообщение, подписанное Лениным и Троцким: «28 февраля с. г. в г. Кронштадте начались волнения на корабле „Петропавловск“. Была принята черносотенно-эсеровская резолюция (интересно, кому пришла в голову мысль совместить несовместимое, впрячь в одну колесницу социалистов-революционеров и „Союз русского народа“, Владимиру Ильичу или Льву Давидовичу? — Б. С.). Бывший генерал Козловский с тремя офицерами, фамилии которых еще не установлены, открыто выступили в роли мятежников». 5 марта, в день, когда предполагались перевыборы Кронштадтского Совета, в Петроград прибыл Тухачевский, возглавивший 7-ю армию, численность которой к концу боев достигла 45 тысяч человек. Большевики очень опасались, что после мятежа в Кронштадте события в Петрограде будут развиваться по тому же сценарию, что и в феврале 1917 года: хлебные бунты, демонстрации, переход солдат и матросов на сторону демонстрантов и свержение правительства. Поэтому восстание хотели подавить в зародыше и быстро, еще до начала X съезда партии, который открывался 8 марта.
Ленин, Троцкий и другие вожди торопили Тухачевского. 6 марта мирная делегация ревкома из четырех человек во главе с матросом Вершининым, направлявшаяся в Петроград, была арестована, а впоследствии расстреляна.
Вечером 7 марта начался артиллерийский обстрел крепости. Выпустили 5 тысяч снарядов. А на рассвете следующего дня на штурм Кронштадта пошли в качестве ударного отряда три тысячи красных курсантов (всего же для наступления было сосредоточено 20 тысяч человек). Расчет делался на то, что восставшие будут застигнуты врасплох, не успеют еще сразу после горячих митингов организовать надежную оборону, побоятся сражаться с советскими войсками и капитулируют, не доводя дело до кровопролития. Ленин был настолько уверен в успехе, что 8 марта в политическом отчете съезду заявил: «Я не имею еще последних известий из Кронштадта, но не сомневаюсь, что это восстание, быстро выявившее нам знакомую фигуру белогвардейских генералов, будет ликвидировано в ближайшие дни, если не в ближайшие часы». Но в «ближайшие часы» никак не получилось. Артиллерийским огнем с линкоров и фортов кронштадтцы отразили атаку. Наступавшие без маскировочных халатов курсанты представляли собой отличную мишень на непрочном весеннем льду. Почти все участники штурма были убиты или ранены.
Дабы пресечь выражение сочувствия мятежникам и побудить колеблющиеся части идти в атаку, в ход были пущены репрессии. Уже 7 марта были расстреляны первые двое — телеграфист Герасимов за то, что, получив телефонограмму о восстании в Кронштадте, промедлил с докладом о ней начальству, и военнослужащая 4-го артдивизиона Анна Кожевникова за распространение «провокационных слухов контрреволюционного характера». «Распространение» заключалось в том, что несчастная поделилась с подругой, женой политрука, последними новостями: «Ой, что происходит сейчас в крепости, ты не поверишь. Многие коммунисты решили выйти из партии, заявления несут пачками. Ходят слухи, что восставшие моряки будут расправляться с членами РКП». Расправляться с коммунистами кронштадтцы, кстати сказать, так и не начали. Зато в Петрограде и его окрестностях маховик репрессий набирал обороты.
