— Нет. В тот момент создалась напряженная ситуация, и она думала…

— Минуточку, минуточку, — перебил Мейсон, поднимая руку. — Вас уже предупреждали, что нас не интересуют ваши собственные мысли. Нас тем более не интересует ваша способность читать мысли миссис Атвуд. Задавая вопросы, я пытаюсь выяснить то, что вы предумышленно заложили ей в голову — мысль о совершении обвиняемой кражи.

— Я никогда не говорил, что закладывал ей подобную мысль.

— Вы сами этого не говорили, об этом свидетельствуют ваши действия. Вы задавали наводящие вопросы о том, кто находился в доме. Но вы не задали ни одного наводящего вопроса о вашей собственной возможности украсть деньги.

— Конечно, нет!

— Почему нет?

— Потому что, как уважаемый бизнесмен, как друг, я, естественно, был вне подозрений — или, по крайней мере, считал себя вне подозрений.

— Но вы не считали, что обвиняемая — кровная родственница — тоже находится вне подозрений?

— Я просто задавал вопросы.

— Наводящие вопросы?

— Называйте их как хотите.

— Когда вы в последний раз заходили в дом, у вас при себе имелся револьвер?

— Да.

— Почему?

— Чтобы защитить себя в случае необходимости.

— Вы знали, что противозаконно носить оружие, на которое у вас нет разрешения?

— Да, я знал, что это противозаконно.

— Вы вломились в дом.

— Я не вломился — я открыл замок целлулоидом.

— С точки зрения закона, вы совершили взлом и проникновение, — заметил Мейсон.

— Хорошо, обсудите этот вопрос с господином окружным прокурором, — ответил Баксли. — Я ему все откровенно рассказал, и мы понимаем друг друга.

— Другими словами, вы получили неприкосновенность за любое совершенное вами преступление, в обмен на ваши показания?

— Речь не шла ни о какой сделке. Окружной прокурор пришел к заключению, что мои намерения абсолютно честны.

— У вас при себе имелась стодолларовая купюра?

— А это преступление?

— Я задал вопрос.

— Да, имелась.

— Как долго она у вас хранилась?

— Не помню.

— Попробуйте вспомнить.

— Я не помню, когда она у меня оказалась.

— Значит, у вас очень плохая память, — заметил Мейсон. — Я готов представить компетентное свидетельство о том, что вы отправились в свой банк, попросили дать вам стодолларовую купюру и…

— Хорошо, у меня имелась стодолларовая купюра. Это мои деньги. У меня было полное право снять их со своего счета в банке, когда мне заблагорассудится.

— А разве не является фактом, что вы отправились в дом Софии Атвуд, прихватив с собой стодолларовую купюру, с намерением подбросить ее в комнату, занимаемую обвиняемой, с тем чтобы в дальнейшем, при тщательном обыске комнаты полицией по вашему наущению, эту стодолларовую купюру нашли спрятанной под матрац или в каком-то другом месте, что явно указывало бы на вину Катерины Эллис?

— Нет.

— Я считаю, что ваши действия говорят громче, чем ваше отрицание. Вы на цыпочках заходили в спальню, намереваясь подбросить купюру, когда натолкнулись на радиатор, опрокинули титан с водой, послышался страшный грохот и вы поняли, что не один в доме. Но, прежде чем вы успели скрыться, вам пришлось встретиться с Полом Дрейком и со мной.

— Это неправда, я не ронял никаких титанов, — заявил Баксли. — Это, скорее всего, дело ваших рук, или Пола Дрейка. Именно грохот испугал меня, и я бросился бежать, пытаясь добраться до лестницы.

— И вы все еще отрицаете, что намеревались подбросить эту стодолларовую купюру в комнату обвиняемой?

— Отрицаю.

— Это все, — с презрением в голосе сказал Мейсон, поворачиваясь спиной к свидетелю.

Баксли уже собирался покинуть место дачи свидетельских показаний, когда судья Черчилл постучал карандашом по столу.

— Мистер Баксли, подождите минуточку, — попросил он. — Мне хотелось бы задать вам несколько вопросов. Вы знали, что Катерину Эллис обвиняют в краже ста долларов из шляпной коробки?

— Да.

— И вы отправились в свой банк, сняли сто долларов со счета одной бумажкой, а затем среди ночи поехали в дом Софии Атвуд и провели какие-то манипуляции с замком, чтобы проникнуть внутрь?

— Ну, если вы намерены это представить таким образом, то да.

— И вы хотите, чтобы Суд поверил, что у вас были совсем невинные намерения?

— Да, Ваша Честь.

— Я этому не верю, — заявил судья Черчилл. — Я считаю, что вы лжете. Я думаю, что вы приготовили эту стодолларовую купюру для дурных целей. — Судья Черчилл сурово посмотрел на Гамильтона Бергера. — Это ваш свидетель, господин прокурор. И Суд заявляет вам прямо здесь и сейчас, что я не верю его показаниям.

— Я считаю, что они имеют определенную ценность, — ответил окружной прокурор.

— С моей точки зрения, они не имеют никакой ценности, — возразил судья. — Суд считает, что сделана попытка обвинить в краже эту девушку. По мнению Суда, все дело — фальшивка.

— Но, Ваша Честь, у нас есть и другие доказательства. Мы собираемся показать, что обвиняемая тайком наведалась в дом поздно ночью как раз в то время, когда напали на Софию Атвуд, у нас есть доказательства, показывающие, что ее отпечатки пальцев остались на коробке, из которой пропали деньги; мы в состоянии представить достаточно сильные косвенные улики совершения кражи и нападения с намерением уклониться от ответственности за кражу.

— Если она украла деньги вечером, то зачем ей было возвращаться ночью, чтобы убивать Софию Атвуд? — спросил судья Черчилл.

— Мы признаем, что с полной достоверностью не установили мотивацию, — заявил Гамильтон Бергер.

— Я не собираюсь препятствовать вам в представлении других доказательств, но, что касается этого свидетеля, Суд не верит его показаниям.

Судья Черчилл с холодным выражением лица откинулся на стуле, высказав свое окончательное мнение.

Бергер с минуту колебался, явно размышляя, пытаться ли ему реабилитировать свидетеля, но потом решил этого не делать.

— Ладно, мистер Баксли, — обратился он к свидетелю, — у меня больше нет к вам вопросов.

— Хорошо, я скажу всю правду! — внезапно закричал Баксли. — Я отправился туда, чтобы помочь обвиняемой, а не навредить ей!

Мейсон резко повернулся к свидетелю.

— А как вы планировали ей помочь? — поинтересовался адвокат защиты.

— Я намеревался положить эту стодолларовую купюру в шкаф Софии Атвуд, а не в комнату обвиняемой. Коробка свалилась с полки. Я собирался предложить провести тщательный осмотр шкафа, основываясь на теории, что коробку могла столкнуть мышь или крыса, крышка соскочила с нее, стодолларовая купюра завалилась куда-то в задней части шкафа — возможно, за какой-то предмет одежды или туфель. Я знал, что полиция обыскала комнату обвиняемой, но предполагал, что шкаф тщательно не обыскивался. А если бы они после моего предложения осмотрели бы шкаф и обнаружили стодолларовую купюру, они предположили бы, что это и есть те сто долларов, что выпали из коробки, что никакой кражи на самом деле не совершалось, и доброе имя обвиняемой было бы восстановлено.

Мейсон задумчиво посмотрел на Баксли.

— А почему вы так стремились восстановить доброе имя обвиняемой, что готовы были даже расстаться с вашими собственными ста долларами и намеренно сфальсифицировать доказательства?

— У меня есть личные и частные причины. Я знал, что если обвиняемой удастся оправдаться и доказать свою невиновность, несмотря на отсутствие стодолларовой купюры, то подозрение падет на меня. Я не мог допустить подобного: у меня есть кое-какие далеко идущие жизненные планы. Это правда.

Мейсон несколько минут молча не сводил глаз со свидетеля, а потом заявил резким тоном:

— Это все.

— Секундочку, — остановил Баксли судья Черчилл. — Мне хотелось бы узнать, почему вы раньше не сказали правду?

— Потому что мне не хотелось признаваться, что я пытался подложить сто долларов в шкаф.

— Вы знали, что находитесь под присягой, когда заняли место дачи свидетельских показаний?