– Ольга…

Ага! Уже прочувствовала, хочет мириться. Ну нет, Поленька, теперь тебе придется сильно постараться…

– Ольга… Да постой же ты, черт тебя подери!

Я остановилась так резко, что Полина чуть не налетела на меня.

– Чего тебе?

– Где твоя сумочка?

– Су… сумочка? Моя?

– Ну, не моя же! Ты что – засунула ее в большую сумку?

– Н-нет…

Я почувствовала, как мои ноги из ватных превращаются в кисельные, и вынуждена была ухватиться за сестру, чтобы не упасть.

– Полина! Я забыла ее в купе!!!

– Нет, Ольга, ты точно сведешь меня в могилу! До чего же ты бестолковая, силы небесные! Удивляюсь, как ты там свою голову не забыла или какую-нибудь другую часть! Это было бы не удивительно: допилась вчера до чертиков с этим «бомондом», с этими прожигателями жизни… Ну, чего ты стоишь столбом, горе мое?! Беги за сумкой, если ей еще ноги не приделали!

– Полина, пойдем со мной!

– Нет уж! Я здесь постою, с вещами. Между прочим, твой баул не ватой набит! Опять набрала в Москве черт знает чего, лишь бы деньги тратить…

Я поняла, что дальнейшие препирательства с сестрой могут выйти боком мне же самой, и резво побежала обратно к девятому вагону. Боже мой! Еще не хватало лишиться сумочки! Денег там немного – после Москвы-то, но документы, записная книжка, ключи от дома… Косметичка! Нет, я этого не перенесу!

Возле вагона, из которого все еще выгружали какие-то ковры, тюки и мешки – и где только они там помещались? – стоял наш проводник. Мне показалось, что он не очень рад меня видеть.

– Опять вы, девушка? Что-нибудь забыли?

– Да, сумочку! Маленькая такая, коричневая… Вы ее не находили?

– Нет, мы еще не делали обход. Не до того, сами видите! Идите, никуда она не делась, ваша сумочка.

С большим трудом я протиснулась мимо людей и вещей, заполнявших тамбур, и побежала вдоль вагона, который был уже пуст.

Дверь нашего купе оказалась плотно прикрытой. Трясущимися руками я дергала ручку, однако она не поддавалась. Я уже хотела бежать за проводником, но тут, наконец, что-то щелкнуло, и тяжелая дверь сдвинулась.

Первое, что я увидела, была моя «маленькая коричневая», которая лежала там же, где я ее забыла – на моей нижней полке, в уголке. У меня отлегло от сердца, и я широко распахнула дверь…

– Ася?…

Она сидела напротив моей сумочки, уронив голову с растрепавшимися светлыми волосами на стол. Левая рука безжизненно висела вдоль тела, а белый шарф был почему-то обмотан вокруг шеи, спускаясь концами на спину.

– Ася, что с тобой? Тебе плохо?!

Забыв про всякую осторожность, – ведь у Айседоры наверняка сердечный приступ, а человека с приступом нельзя трясти! – я схватила актрису за плечо и сильно потянула к себе. Тело ее подалось неожиданно легко, завалилось на бок, и женщина сползла с сиденья на пол. Тут я увидела ее лицо.

– А-а-а…

Мне показалось, что это кричу не я; крик родился не в горле, а где-то в мозгу, на уровне подсознания, по горлу же в это время поднималась отвратительная сладковатая волна тошноты. Потом все вокруг – светлый квадрат окна, купе с мертвым телом Айседоры, мои собственные руки и ноги – завертелось в бешеном круговороте, слилось в какую-то безобразную мешанину и провалилось в темноту.

Нет, моя дорогая сестричка просто невыносима! Она не может прожить и дня, чтоб не вляпаться в какое-нибудь…

Ладно, спокойно, Полина. Спокойно! Дыши глубже. Ты же знаешь: скорее Соня Горелик, самая толстая твоя клиентка в шейпинг-клубе, похудеет на пятьдесят кило, чем Ольга возьмется за ум. Сестер не выбирают. Это твой «крест», Полина, и ты уже в раннем детстве знала, что тебе нести его всю жизнь!

Давая выход последней злости, я пнула неподъемную Ольгину сумку поближе к фонарному столбу, и сама спряталась в его узкую тень. Что-то солнышко сегодня припекает не по-сентябрьски… А эти «москвичи» – ну, те, что с поезда, – все так тепло одеты, в плащах да куртках. Наверное, у них там холодно. Сейчас Ольга будет жаловаться, как она замерзала «в своей тонкой кофточке» – это она так называет мохеровую «шубу» на подкладке, в которой вполне можно отправляться в экспедицию на Северный полюс.

Зря я все-таки наорала на нее в первую же минуту, да еще на людях. Конечно, зря! Хоть и чужие люди, всего-навсего попутчики, а все равно неприятно. Не могла сдержаться, потерпеть хотя бы до тех пор, пока сядем в машину… И вообще: пора уже перестать трепать себе нервы из-за Ольги. Слава богу, уже взрослый человек! Хочет пить – пусть пьет, мое-то какое дело?! Не умеет следить за собой и за своими вещами – пожалуйста, пусть каждую неделю покупает новые сумки, кошельки и перчатки. Если у нее денег много. А я больше и слова не скажу! И тем более ни к чему ронять собственное достоинство при посторонних.

Кстати о сумках: что-то она долго там возится, в вагоне… Ну конечно, сумочку уже увели, другого просто и быть не может: это ж Ольга, у нее всегда так! Но почему тогда она не бежит с рыданиями ко мне? Странно…

Я развернулась так, чтобы видеть девятый вагон. Он был довольно далеко, но народу на перроне осталось не так уж много, основная толпа схлынула. Я различила коренастую фигуру проводника в униформе – мне запомнился этот тип, когда встречала Ольгу. Какие-то люди выходили, выносили вещи, но сестры не было видно. Интересно, в какую еще историю втюхалась эта ненормальная? Ну, появится – я ей устрою «промывание мозгов»!

Однако Ольга не появлялась, и это нравилось мне все меньше и меньше. Со все возрастающим недоумением я смотрела в сторону вагона, в котором она скрылась семь минут назад. Не будь при мне тяжелой сумки, я бы, конечно, уже давно сама добежала до него и выяснила бы, в чем дело. Но тащиться обратно с поклажей очень не хотелось: ведь до машины рукой подать!

Когда недоумение мало-помалу переросло в тревогу, я увидела, как к первому проводнику подошел второй, и они вместе исчезли в вагоне. Не прошло и двух минут, как этот самый второй кубарем скатился с подножки и помчался вдоль поезда. Меня словно ударили в сердце! Подхватив сумку, я бросилась ему наперерез так быстро, как позволяли способности ломовой лошади.

– Что там у вас случилось, в вагоне?! Там моя сестра!

Вместо ответа парень схватил себя за горло и захрипел, вытаращив глаза. Бедняга был явно не в себе. Его глаза дико блуждали, не в силах сосредоточиться на моем лице, а руки тряслись. Он хотел было пояснить свою эмоциональную «речь» словами, но не смог. Промычав нечто нечленораздельное, протянул руку в сторону девятого вагона, потом махнул ею в обратном направлении – и кинулся дальше.

Надо ли говорить, что поведение проводника отнюдь не добавило мне оптимизма? На несколько мгновений асфальт ушел у меня из-под ног, а в глазах померк солнечный свет. Теперь я не сомневалась: с моей дорогой сестренкой, с моей милой Ольгой случилось несчастье!

Я не помню, как добежала до этого чертова вагона и взлетела по подножке – разумеется, бросив сестрину сумку где-то по дороге. (Какие-то добрые «самаритяне» – в том смысле, что эти люди приехали из Самары, – случайно ставшие свидетелями драмы на перроне, через несколько минут принесли ее к девятому вагону). Первое, что я увидела в четвертом купе, было бездыханное тело моей Оленьки, распростертое на нижней полке. Лицо, повернутое к стене, скрывали растрепавшиеся волосы.

В ногах у нее, подперев щеку рукой, сидел другой проводник – тот, которого я наблюдала у вагона. Увидев меня, он резво вскочил на ноги и загородил мне дорогу.

– Вам что, женщина? Сюда нельзя! Здесь труп.

– Труп?…

В любой другой момент мне не составило бы никакого труда отшвырнуть этого железнодорожного служку и достичь цели. Но сейчас… Ужасное слово «труп» лишило меня последних сил. Чтоб не упасть, я ухватилась за дверь.

– Ольга… Нет, этого не может быть!!!

Эти слова, а еще пуще мой отчаянный вид о многом сказали проводнику. Он покачал головой, сочувственно глядя на меня.