– Пока нет, хотя возможно будут. Я не стал бы тебя беспокоить, но это может затронуть и Астахова. Он знает о смерти Паленова?

– Он уехал за день до убийства. Боже, в какое время мы живём, – покачала головой Агния. – К тому же Алексей полгода уже как расстался с Паленовым. Разве он тебе об этом ничего не говорил?

– При мне он называл Паленова дорогим шефом и статью о нём написал хвалебную. – Расстались они с Паленовым со скандалом. Причём скандал был публичным.

– А из-за чего они поссорились? – Из-за меня, – не сразу, но ответила Агния. – Ты же знаешь Лёшку, если ему шлея под хвост попадёт…

Вообще-то Астахов действительно был человеком ревнивым, но, однако, не из тех ревнивцев, что теряют голову и впадают в раж. Во всяком случае, так до сих пор казалось Резанову. Но у прокуратуры может сложиться иное мнение. – Худо будет, если найдутся свидетели ссоры, а у Лёшки не окажется твёрдого алиби.

– Но ведь он уехал накануне, – удивилась Агния. – В любом случае у следствия возникнут к нему вопросы. Мне надо с ним поговорить до того, как нас потащат в прокуратуру.

– К сожалению, я не знаю, где сейчас Астахов, – поморщилась Агния. – Телеграмму он дал с какого-то полустанка. Вот полюбуйся.

Резанов терпеть не мог телеграмм, они его угнетали лапидарностью стиля. Но в данном случае Лёшка проявил недюжинные способности и умудрился уложить в пару строчек вопль растревоженной разлукой с любимой женой души. Послание гласило: «Я уползаю гадким ужом в расселину, чтобы потом вернуться к тебе бодрым соколом на крыльях любви».

– Вечные шуточки, вечное нежелание и говорить, и жить всерьёз. Вечные метания из стороны в сторону. Ну, кажется, пристал к прибыльному делу, так держись за него. Ничего подобного, это не в характере Астахова. Он и ревность свою дурацкую выдумал, чтобы поссориться с Паленовым.

– Почему ты так решила? – Потому что в этот раз действительно не было никакого повода, понимаешь, никакого.

Резанов, как человек деликатный, не стал акцентировать внимание собеседницы на словах «в этот раз», хотя данная оговорка и наводила на размышления о том, что «в другой раз» повод возможно был. Что же касается желания Астахова, во что бы то ни стало рассориться с «дорогим шефом», то оно показалось Резанову подозрительным. Лёшка не был скандалистом. Никаких особых метаний за своим знакомым Резанов прежде тоже не замечал. Он всегда считал Астахова целеустремлённым человеком, готовым многим поступиться ради карьеры и денег. Из газеты-то Лёшка, кстати говоря, ушёл не в поисках свободы.

– Откуда взялась эта пластина, Алексей тебе не рассказывал? – Я как-то случайно видела его с одним немолодым человеком, а когда спросила, то он засмеялся и ответил – «жрец».

– А почему жрец? – удивился Резанов. – Понятия не имею. Но в лице незнакомца действительно было что-то аскетическое и сильное. Знаешь, такой суховатый, высокий и очень прямой, словно у него позвоночник совсем не гнётся.

– Ты думаешь, что этот старик подарил ему каменную пластину? – Точно не скажу, – покачала головой Агния, – но какая-то связь здесь, наверное, есть. А «жрец» не такой уж и старый – лет шестьдесят разве что. – Ты держи меня в курсе, – сказал Резанов Агнии на прощание. – Думаю, что все, в конце концов, прояснится и обойдётся.

Об этом знаменательном событии Элия мечтала всю жизнь, ну если и не всю, то с момента, когда еще совсем глупой девчонкой стала женой великого вождя Доху-о-доху, могущественного и непобедимого мужа. Во всяком случае, таким он ей казался издалека, во время торжественных церемоний, на которых ей доводилось бывать. И когда отец объявил о том, что выбор вождя пал именно на неё, она покраснела от радости, поскольку знала, что Доху-о-доху и его жёны находятся под покровительством божественного быка Огуса, который даёт мужчинам силу, а женщинам счастье испытывать эту силу на себе. Отец выглядел озабоченным, а мать расстроенной, поскольку приглядела уже другого жениха для дочери. Изель нравился Элии, он был наследником богатых родителей, и она стала бы его первой женой, но Изель не шёл, конечно, ни в какое сравнение с любимцем божественного быка Огуса, и Элия думала в ту минуту о незадачливом женихе без сожаления.

Никакой радости в объятиях Доху-о-доху она не испытала. Вблизи он смотрелся не столь величественно, как издали. На нём не было ни пышного головного убора из перьев дукана, ни тканых золотом одежд, худое его тело заросло черными волосами, а на темени была пустота. Он сделал ей больно и сразу же ушёл, чтобы появиться вновь у её ложа только через много дней. Дело в том, что у великого Доху-о-доху было много жён, и хотя он часто жертвовал их божественному быку Огусу, на место ушедших тут же приходили жёны новые, более молодые.

– Не гневи судьбу, Элия, – шептала ей служанка Фалия. – Этот хоть старик да один, а отдадут в Храм, там каждый тебя иметь будет за горсть медных оболов. Что выпало тебе, то и выпало.

И Элия терпела, хотя и терпеть ей особенно было нечего, поскольку Доху-о-доху вскоре потерял к жёнам всякий интерес, предоставив им возможность развлекать друг друга, как заблагорассудится. Четырнадцать раз сезон дождей сменялся суховеями, а в жизни Элии не происходило никаких перемен. Молодые жёны сменяли старых, и она сама не заметила, как из жены младшей превратилась в старшую.

– Скоро твой черёд, – сказала ей высохшая за это время Фалия. – Уж, наверное, лучше в Храме первому встречному отдаваться, чем вот так ни за что пропадать.

И самое постыдное, Элия была с ней согласна. Хотя почему постыдное? Ведь в служении Огусу для девушки знатного рода нет ничего унизительного, ни она первая, ни она последняя. Вот только думать об этом не следует. Нехорошо воображать себя в объятиях Изеля, когда ты законная жена великого вождя. Да и небезопасно всё это. Три жены Доху-о-доху уже поплатились за желание испытать радость в объятиях других мужчин. Их бросили на съедение леопардам вместе с соблазнителями. В ушах Элии до сих пор звучали крики несчастных, а в глазах трепетали их окровавленные тела. Доху-о-доху не был злым человеком, просто обычай требовал наказания виновных, вот он и наказал. А с кастрата Калема сняли кожу за то, что любил золото больше, чем великого вождя. – Вот если бы он умер, наш великий вождь, да продлятся дни его вечно, тогда конечно.

– А что тогда? – спросила Элия у служанки. – Новый вождь раздаст жён умершего своим приближённым, и, очень может быть, тебе привалит счастье в образе доблестного мужа. Надо только не сплоховать на ложе Огуса и продемонстрировать божественному быку свою любовь. Много лет тому назад в Эбире правил божественный Огус, входя в приглянувшегося ему мужа. И он же сам покрывал божественную корову Огеду на священном ложе. Говорят, что жизнь тогда была много лучше нынешней.

– А почему он перестал приходить на нашу землю? – Вожди мешают божественному быку вернуться в Эбир и защитить своё стадо от жадных шакалов. Хотя, конечно, и мы гневим Огуса неразумием и ленью. Вот если бы нашлась женщина, похожая на божественную корову Огеду, то божественный бык не устоял бы. И вновь в Эбире наступили бы благословенные времена, не то, что сейчас: засуха следует за засухой, голод сменяется мором, а мор войной.

Элия уже не слушала старую служанку, она думала о своём. С этой минуты Изель перестал тревожить её воображение, а его место занял божественный бык Огус. В этом, конечно, не было греха, ибо верной жене вождя не возбраняется думать о божественном Огусе в любом из его земных обличий. Возможно, Элия заходила слишком далеко в своих мечтах, но ведь она ни с кем ими не делилась, даже с Фалией, и потому великий вождь Доху-о-доху мог спать совершенно спокойно. – Раньше стоило только одной из жён пожаловаться на невнимание вождя, как его тут же душили, – продолжала бубнить Фалия.

– Не может быть, – поразилась Элия. – А вот и может, – стояла на своём старая ворчунья. – Это означало, что божественному быку прискучила старая оболочка, и он жаждет нового воплощения, чтобы со свежим пылом заставить плодоносить наши поля и размножаться наш скот. – А жёны?