– А бык здесь при чём? – Бык олицетворяет силу, мужское начало. – А это не подделка?

– Кто его знает, – пожал плечами Резанов. – Не исключено, что кто-то повторил в точности древний рисунок. Но дело это не меняет – с таким энтузиазмом мог творить только очень наивный человек, твёрдо верящий, что его работа даст быстрый практический результат. Кстати, я думаю, мой сон был навеян именно этим рисунком.

Слушательница Ксения была благодарная и неизменно вдохновляла Резанова на самые безудержные фантазии, но в данном случае ему придумывать ничего не пришлось, поскольку сон сам по себе был достаточно забавен. Камень Ксения зажала в кулачок и подпёрла тем кулачком щеку. Сейчас Резанов готов был поклясться, что именно Ксения в его сне исполняла роль старшей жены умирающего вождя Доху-о-доху, а в роли барабанщика Элема выступал он сам.

– А почему же старшая? – обиделась Ксения. – Не такая уж я старуха. – Извини, дорогая, – развёл руками Резанов. – Другие там были значительно моложе. – И значит, по случаю пенсионного возраста мне и подсунули оборванца Элема. – Во-первых, почему же оборванца, – возмутился Резанов. – Можно сказать, лучший среди барабанщиков Эбира. А во-вторых, этим Элемом был я.

– А я почему-то решила, что ты, это новый вождь Фален-о-фален. Если бы мне снились сны, то я непременно была бы в них королевой, а уж никак не барабанщицей. – Вот поэтому тебе сны и не снятся. Слишком уж завышенные претензии.

Ксения действительно не помнила своих снов или, точнее, помнила совершенно несущественные детали, которые никак не хотели складываться в красивую мозаику. Укол Резанова она приняла с обидой – человек, в конце концов, не властен над своими снами.

– А как меня звали? – Понятия не имею. Я ведь всего лишь простой барабанщик, мне воспитание не позволило расспрашивать знатную даму. И вообще ты смотрела на меня поначалу с презрением, но потом, когда стали терпеть фиаско самые знатные эбирские мужи, взгляд твой значительно потеплел. Я думаю, что ты просто испугалась бича.

– Какого ещё бича? – Всех, потерпевших неудачу, жрецы бичами гнали из храма Огуса и выставляли на продажу.

– Какой ужас. – Раньше им рубили головы или бросали на растерзание леопардам за оскорбление божественного быка, но в последнее время нравы мягчают даже в моих снах. – Ты-то хоть не подкачал?

– Не могу знать. Ты разбудила меня на самом интересном месте. – Жаль, – вздохнула Ксения. – И почему мне не снятся сны?

Резанов перехватил её взгляд, но только на секунду, поскольку Ксения тут же вильнула глазами в сторону. Впрочем, выражение её лица не позволяло усомниться в искренности только что произнесённых слов, а тело под Резановскими руками расслабилось для самых рискованных предложений.

– Мы могли бы с тобой завершить сон наяву, – сказал он, склоняясь к её лицу. – Благо все компоненты налицо. – А как же бичи?

– Бичи не понадобятся, – уверил её Резанов. – Побережём твои ягодицы.

Ксения засмеялась, но на слишком продолжительное веселье ей уже не хватило дыхания.

Резанов не ждал от сегодняшнего утра подлянки, но, как всем давно и хорошо известно, человек предполагает, а судьба в это время роет ему глубокую яму. Не успел он перешагнуть порог своей редакции, как его стремительно завернули в кабинет главного редактора, не дав расслабиться и выпить чашечку кофе. Резанов успел посетовать на жизнь попавшемуся навстречу Булыгину, но тот лишь вздохнул да расстроенно поправил очки. Похоже, Николаша был уже в курсе ожидающих развесёлого журналиста неприятностей. – Паленова убили.

– Это, который Паленов? – не сразу врубился Резанов. – Твоя статья об этом юном пионере отечественного бизнеса в позавчерашнем номере напечатана.

– Ты смотри, что делается, – слегка посмурнел лицом Резанов. – Бьют ихнего брата, чем ни попадя.

– В этот раз из снайперской винтовки, прямо на выходе из родного подъезда. – Круто, – согласился Резанов. – За что же его так? – Я тебе говорил, чтобы ты с этим типом не связывался. – Это ты о Паленове?

– Нет, это я о Лёшке, – рассердился Николаша. – Тот ещё налим. – А в чём дело? – удивился Резанов. – Ну, убили и убили, нам-то что? Я этого Паленова в глаза не видел.

– Это ты прокурору будешь объяснять, – зловеще прокаркал Булыгин. – Вот там, в прокуратуре, и пошуткуешь. Там тебя оценят, там любят шутников.

Выдав серию мрачных пророчеств, Николаша покинул впавшего в беспокойство Резанова. Вот ведь сукин сын Лёха! А ведь клялся, что Паленов чистейшей души человек. Хочу, мол, дорогому шефу подарок ко дню рождения сделать. Резанову даже статью писать не пришлось. А если быть ещё откровеннее, то он её толком не читал. Пробежал вскольз глазами, памятуя о том, что Алексей Астахов профессионал высокого класса и сумеет облизать начальника с чувством собственного достоинства. И, в общем, насколько помнил Резанов, так оно и было. Статья казалась скорее суховато-строгой, чем слюняво-восторженной. Под таким опусом подписываться было не стыдно. Но тем более тогда непонятно, за что же так осерчал на добродетельного журналиста Резанова грозный редактор Селезнёв Василий Викторович.

А то, что осерчал, видно и по строго поблескивающим глазам и по сумрачному лицу. Редакторская доля, что во времена прошлые, что времена нынешние, не сладкая. Но тут уж вольному воля: хочешь покоя, не берись за гуж.

– Писал бы ты, Резанов, лучше об эротике, – выдохнул давно видимо заготовленную фразу Селезнёв. – Оно хоть и порочно, но безопасно.

– Эротика не может быть порочной, – запротестовал было Резанов, но Селезнев в его сторону только рукой махнул. – Звонили мне вчера, – сказал он глухо. – Ума не приложу, откуда они телефон тёщи узнали? Если бы ко мне на квартиру, то ещё куда ни шло.

– А при чём здесь тёща? – удивился Резанов. – Посоветовали включить телевизор и послушать городские новости, – продолжал всё тем же бесцветным голосом редактор. – Я, было, заикнулся – а в чём, собственно, дело? Но мне в весьма невежливой форме посоветовали заткнуться. Из теленовостей я узнал, что Паленов убит. – Ну и… – не выдержал Селезнёвских пауз Резанов. – Сказали, что и меня не минует чаша сия, – вздохнул Василий Викторович. – Слишком-де много знаю и плохо держу язык за зубами.

– Это из-за статьи, что ли? – поразился Резанов. – Там ведь нет ничего особенного. – Чёрт его знает, – поморщился Селезнев. – Я статью раз десять прочитал. Ну, ничегошеньки в ней нет такого, за что на нас можно обидеться вплоть до убийства, да ладно бы журналиста, а то сразу главного редактора.

У Селезнёва было своеобразное чувство юмора, не всегда стыкующееся с Резановским, но сейчас он, кажется, не шутил. Да и несмешно совсем человеку, обременённому семьёй, когда ему грозят карами за невесть кем свершённый грех.

– А мне чем грозили? – Четвертованием, – порадовал любопытствующего журналиста главный редактор. Так и сказали: на куски порвём гада.

– По-моему, шпана какая-нибудь, – усмехнулся Резанов. – Серьёзные люди так себя не ведут. А за Паленовым серьёзные люди стоят. Можно сказать, наша элита. Пришить они, конечно, могут, но попусту балаганить не будут.

– Твоими устами да мёд бы пить. Но с Астаховым ты поговори. Узнай, чем они занимались, из статьи-то ни черта не видно.

– Зато какие характеристики, – глянул краешком глаза на разложенную на столе газету Резанов. – И деловой, и активный, и, само собой, талантливый. Жалко терять такие кадры.

– Вот-вот, – серьёзно отозвался на Резановское ерничанье Селезнёв. – Расспроси, за что делового и талантливого человека, с прекрасной репутацией, отправили на тот свет.

Сам Резанов о Паленове знал мало. Никто из знакомых журналистов тоже ничего худого о покойном не писал. Что, разумеется, ни о чём ещё не говорило. В оппозиционных газетах Паленова, правда, пинали, но пинали в общем ряду, а на классовую ненависть у нас ныне обижаться не принято. Во всяком случае, Паленов не обижался. Более того, если верить осведомлённым источникам, не отказывал в субсидиях антилиберальным партиям в период избирательных компаний и в промежутках между оными.