Мне не давали покоя слова, которые я на протяжении своей жизни слышал много раз: «Отбросьте невозможное, и то, что останется, каким бы невероятным оно ни казалось, и будет правдой».

А еще я постоянно вспоминаю последние слова моего друга, которые он произнес, уходя вместе с загадочным сеньором Меркадо-Мендесом:

— Нет, ну надо же! Йогурт!

Пер. изд.: Reynolds M. The Adventure of the Extraterrestrial: Analog № 5, 1967. c перевод на русский язык, Королев К. M., 1993.

В дверь постучали посреди ночи. Иосип Пекич всегда знал, что это произойдет именно так. Ему не было еще четырех лет, когда стук в дверь раздался впервые, и трое рослых мужчин дали отцу несколько минут на сборы и увели его с собой. Он почти не помнил отца.

Времена полицейского государства миновали. Так, во всяком случае, утверждалось. Культ личности отошел в прошлое. Завершилась длинная очередь пятилетних и семилетних планов, все поставленные цели были достигнуты. Новая конституция гарантировала свободу личности. Никто больше не был подвержен полицейскому произволу. Так, во всяком случае, утверждалось.

Но страх умирает медленно. Особенно долго он живет в подсознании. И в глубине души Иосип всегда знал, что в дверь постучат.

Он не ошибся. В дверь снова постучали, резко, нетерпеливо. Иосип Пекич позволил себе всего лишь раз вздрогнуть от мрачных предчувствий, затем резко вскочил с постели, расправил слегка сутулые плечи и направился к дверям, щелкнув по дороге выключателем. Он открыл дверь как раз в тот момент, когда здоровенный зомби с пустым невыразительным лицом собирался постучать вновь.

Их было двое, а не трое, как он ожидал. За отцом более двух десятилетий тому назад они пришли втроем.

Его отец, как писали в газетах, был правым уклонистом, соратником человека, имя которого упоминалось лишь в связи с процессом и последовавшей за ним казнью. Но отца не смогли сломить никакими пытками, и сын гордился этим.

Его не смогли сломить, и годы спустя, когда культ личности отошел в прошлое, он был реабилитирован и имя его вернули во все учебники истории. Теперь быть сыном Любо Пекича, удостоенного посмертно звания героя Народной Демократической Диктатуры, стало почетно, а не позорно.

Однако, хотя отец и был объявлен героем, Иосип попрежнему ждал, что в дверь постучат. И все же он не чувствовал за собой никакой вины и не понимал, почему за ним пришли именно сейчас.

Зомби произнес безо всякого выражения:

— Товарищ Иосип Пекич?

Если голос Иосипа и дрогнул, то это было почти незаметно. Он был сыном Любо Пекича. С напускной храбростью он сказал:

— Совершенно верно. Э… чему обязан этим вторжением в мою личную жизнь?

Зомби не ответил на его вопрос.

— Одевайтесь, товарищ, и следуйте за нами, — сказал он решительно.

По крайней мере, они все еще называли его товарищем. В этом, хотелось верить, был некий намек на то, что вина его не слишком велика.

Он надел черный костюм. Более старый, чем коричневый, но в нем, как ему казалось, он выглядел внушительней. Невысокий, худощавый, нерешительный, Иосип Пекич был не из тех, кто производит впечатление на окружающих. Он выбрал строгий галстук и белую рубашку, хотя знал, что многие в последнее время хмурятся при виде белых рубашек, считая их излишне буржуазными. Главное — иметь пролетарскую внешность, что бы под этим ни подразумевалось.

Пока он одевался, зомби стояли и смотрели на него пустыми глазами. Он подумал, что они ответят, если попросить их подождать в прихожей. Возможно, ничего. Ведь они не стали отвечать, когда он спросил, в чем его вина.

Он положил документы — удостоверение личности, студенческий билет, трудовую книжку-во внутренний карман и повернулся к ним лицом.

— Я готов, — сказал он, изо всех сил стараясь, чтобы голос его звучал естественно.

Они повели его вниз, на улицу, к черному лимузину. Третий ждал в машине, на переднем сиденье, лицо его также ничего не выражало. Он даже не удосужился выключить мотор, и автомобиль на воздушной подушке висел над мостовой. Он знал, как скоро вернутся его коллеги вместе с арестованным.

Иосип Пекич сел на заднее сиденье между конвоирами, недоумевая, куда его везут и почему. Хоть убей, он не понимал, в чем его могут обвинять. Да, действительно, читал некоторые запрещенные книги, но не больше, чем другие интеллектуалы, студенты и передовые люди страны, если их так можно назвать; бывал на неформальных собраниях и дискуссиях в кафе, где самые отважные критиковали Народную Диктатуру. Но не принадлежал ни к одной из действующих организаций, противостоящих государству, да и влечения к этому не имел. Он не интересовался политикой.

В этот поздний час улицы Загуреста уже опустели, автомобилей на стоянках было мало. Почти все машины, взятые на день напрокат, стояли в гаражах. Свободные улицы, по мнению Иосипа, были единственным преимуществом перед западными городами, которые он видел. Лишь немногие имели собственную машину. Если возникала необходимость, ее брали в местном гараже на прокат.

Он ожидал, что его повезут в Калемегданскую тюрьму, где обычно содержались политические заключенные, но вместо этого они свернули направо на Партизанскую площадь, затем на бульвар Ноябрьской революции. От удивления Иосип открыл было рот, собираясь сказать что-то сотруднику органов госбезопасности, сидевшему рядом с ним, но промолчал, и губы его побелели. Теперь он знал, куда его везут. Очевидно, обвинения ему предъявлялись нешуточные.

Чуть в стороне от парка стояли правительственные здания. Скупщина, старое здание парламента, сохранившееся с тех дней, когда Трансбалкания была отсталой третьеразрядной феодально-капиталистической державой. Национальный банк, новые здания Борьбы и Политики. И, наконец, футах в ста от бульвара — мрачное приземистое здание Министерства внутренних дел.

Оно было построено давно, еще в те времена, когда в стране господствовали русские, в рабском подражании архитектурному кошмару, известному как сталинская готика. Оно задумывалось строгим и внушительным, а получилось просто зловещим.

Да. Теперь Иосип Пекич знал, куда его везут.

Лимузин на воздушной подушке бесшумно скользнул по дорожке мимо массивной металлической статуи рабочего — борца с силами реакции, с винтовкой в одной руке и гаечным ключом в другой — и остановился перед усиленно охраняемым подъездом.

Не говоря ни слова, те двое из органов, что приходили за ним, открыли дверцы и вылезли из машины. Один из них мотнул головой, и Иосип последовал за ними. Лимузин тут же исчез.

Под конвоем Иосип поднялся по мраморной лестнице. Ему пришло в голову, что здесь, должно быть, проходил его отец двадцать лет тому назад.

Никогда раньше он не бывал в здании Министерства внутренних дел. Из всех трансбалканцев здесь бывали лишь те, кто работал в МВД, или же те, на ком останавливался внимательный взгляд министерства.

Двери распахнулись перед ним и закрылись, как только он прошел. Иосип Пекич несколько удивился, когда увидел, что изнутри здание обильно украшено бесчисленными бронзовыми и мраморными статуями, картинами и гобеленами. Оно напоминало безвкусные музеи Загуреста.

Прошли через анфиладу залов и огромных комнат и наконец очутились в небольшом помещении, где за письменным столом в одиночестве сидел худощавый самоуверенный человек и нервно чиркал что-то электронной компьютерной ручкой в бумагах, стопкой лежавших перед ним. Он был одет в безукоризненно выглаженный костюм и курил сигарету, вставленную в маленький, похожий на трубку мундштук — из тех, что ввел в употребление по всем Балканам маршал Тито.

Все трое, как по команде, остановились перед ним: и на лицах зомби появилось выражение почтения с примесью робости. Перед ними, очевидно, был человек, наделенный властью.

Сидевший за столом дописал лист и бросил его в отверстие в столе, откуда лист по желобу попадал в автоматический перфоратор, а затем регистрировался. Человек взглянул на них раздраженно, — но тут же быстро встал и, к величайшему изумлению Иосипа Пекича, на его лице появилась вкрадчивая улыбка. Иосипу и в голову не могло прийти, что в Министерстве внутренних дел кто-то будет ему улыбаться.