- Возможно, его убили из-за денег, Вильма. Сорок две тысячи он взял из сберкассы. Кроме того, с ним была месячная зарплата. Пока мы еще ничего точно не знаем, по крайней мере, ничего стоящего.
- Да-
- Есть много мелких фактов, улик, следов, предположений, но все они еще не приведены в систему
- Да.
Они долго молчат. Келемен знает, что он должен говорить. Но он тоже испытывает замешательство. О чем говорить?
- Я не могу вас утешить, Вильма,- произносит он, наконец.- Вы и сами это понимаете. Если бы я умер, Андриша тоже никто не смог бы утешить. В таких случаях слова ничего не значат.
- Я понимаю. Меня и не надо утешать. Я не затем пришла. Я пришла, чтобы спросить, могу ли я чем-либо помочь вам. Мне хотелось бы знать, кто убил отца и за
что. И хорошо бы найти те деньги. Мы в них очень нуждаемся.
- Конечно, вы можете помочь. Вы уже давали показания?
- Да. Только это совсем не то. Вы же знаете. Одно дело, когда говоришь с отцом Андриша, а другое - когда в милиции.
Он хотел было что-то сказать, но в последнее мгновение передумал. Он, конечно, должен объяснить этой девушке, что милиции нужно верить и так далее. Но сейчас нельзя. То, что она верит человеку, надо ценить. Надо радоваться этому. И он рад. И немного огорчен, потому что в словах Вильмы прозвучала и критика. Ну, ладно.
- Спасибо, Вильма. Можно спрашивать?
- Спрашивайте.
- Кто такая Эдит?
- Какая Эдит?
- Ваш отец был знаком с женщиной или девушкой по имени Эдит. Вы знаете ее?
- У нас в классе две Эдит - Эдит Везер и Эдит Ковач. Отец знал обеих. Эдит Ковач он зная, пожалуй, лучше, потому что она чаще бывала у нас.
- И…
- Простите, что я вас перебиваю. Он знал еще Эдит Чаус.
- Кто это - Эдит Чаус?
- Чаусы долго жили на нашем этаже - Эдит и ее дядя. Потом дядя умер, а Эдит продала квартиру и сняла где-то комнату. Отец был хорошо с ней знаком.
- Был ли отец с кем-нибудь из этих трех Эдит в близких отношениях?
- Не знаю. Точно не могу сказать. Возможно, с Эдит Ковач. Однажды прошлым летом мы с отцом ходили в бассейн «Сечени» и там встретились с девочками и мальчиками из нашей школы. Ковач тоже была с ними. Потом я узнала, что она два или три раза приходила к нам, когда меня не было дома.
- А ваша мать? Она была дома?
- Мамы никогда не бывает дома после обеда. Только по субботам и воскресеньям. Да и в эти дни она не сидит дома - ходит на скачки. А в обычные дни она всегда на заводе до восьми часов.
- Ваша мать работает поваром?
- Да. В заводской столовой. Мы тоже питаемся из этой столовой - мама всегда приносит еду домой.
- Ваши родители, Вильма, жили плохо? Я имею в виду - между собой?
- Что вы! Плохо - не то слово. Отец терпел только из-за меня. А я давно ему говорила: из-за меня терпеть не надо.
- Значит, если я вас правильно понял, у вашего отца были какие-то связи с женщинами.
- Конечно. Только об этом не принято говорить. Отец был очень хороший человек. И молодой. Ему было сорок пять лет. Я говорю про это только вам. Я не хочу, чтобы о таких вещах знали все.
- На допросе вы не говорили об этом?
- Меня об этом не спрашивали. Маму спрашивали.
- Послушайте, Вильма, вы умная, взрослая девушка. Давайте говорить откровенно.
- А я и говорю откровенно.
- Вот и хорошо. Допускаете ли вы, что между вашим отцом и Эдит Ковач были близкие отношения?
- Отец никогда не признавался в этом. Но это не исключается.
- А девушка? Не говорила она что-либо такое, что могло бы подтвердить ваше предположение?
- Один раз говорила. Дня через два после того, как мы были в бассейне, она подошла ко мне в коридоре.и сказала: «Классный у тебя папаша, Вильма».
- Как вы узнали, что она приходила к вам, когда вас не было, дома?
- Отец сказал мне как-то: «Была Ковач, тебя искала».
- И вы не спросили, зачем она приходила?
- Нет. Она бы сама сказала, если бы хотела.
- Но она не сказала?
- Нет.
«Хитрит. А может, и не хитрит. Только каждое слово приходится вытягивать из нее клещами. Почему? Стыдится? Стыдно рассказывать о любовных делах отца? Или что-то мешает? Возможно, и так. - Это не исключено. Что-то здесь не вяжется. Что же?»
- А вы, Вильма? Вы дружили с мальчиками? Ведь вы красивая!
- Нет, не дружила. И, пожалуйста, не говорите мне комплименты. Я знаю, какая я есть.
- Ни с кем? И никогда?
- Нет.
- Не понимаю. Почему?
- Очень просто. С одним мне хотелось дружить, но из этого ничего не вышло.
- Обманул?
- Допустим.
- Одноклассник?
- Что вы!
- Вам не хочется о нем говорить?
- Пожалуй… Не очень. И все же я говорю. Хотя это вряд ли относится к делу.
- Я спрашиваю только потому, что хочу лучше вас узнать.
- И завербовать? Келемен громко рассмеялся.
- Мне и в голову это не приходило. Знаете, все дело в том, что такая уж у меня профессия. Приходится разговаривать со многими людьми, и хорошо, если удастся
разгадать, что представляет собой человек, с которым беседуешь.
- Ну, хорошо. Раз уж мы договорились, я буду откровенна.
Она взглянула на Келемена, ожидая, что он будет спрашивать. Но Келемен не спрашивал. Наступила неловкая пауаа. Вильма опустила голову, потом подняла.
- Ну, ладно. Скажу. Он художник. Еще не прославившийся. Тридцати четырех лет. Имя не .имеет значения, впрочем, зовут его Альфредом Шоммером. С ним бы я дружила. Но он не захотел. Сказал, что не может связывать себя ни с кем. Единственная его любовь - искусство. Пять дней мы встречались, на шестой он прогнал меня. Словом, не прогнал, а оказал только, что все кончено.
- Что-то долго варился у тебя кофе, Манци,- обратился Келемен к жене, которая входила в иомнату с подносом в руках.- Опять сломалась кофеварка?
Почти за два десятка лет совместной жизни с Белой у Манци выработалось особое чутье, которое безошибочно подсказывало ей, когда лучше подать кофе, вмешавшись в беседу мужа с посетителями.
- Должно быть, очень мелкий помол. Зато наверняка получился вкусным и крепким.
Она приветливо улыбается Вильме и спрашивает!
- Вам с сахаром?
- Нет, спасибо.
Келемен кладет в чашку пять кофейных ложечек сахара и сосредоточенно размешивает его.
- Спасибо, Манци.
- На здоровье.
И она тут же удаляется. Манци знает к тому же, когда надо уйти. После кофе разговор о сердечных делах Вильмы можно было не возобновлять.
- Скажите, Вильма, как удалось отцу накопить сорок две тысячи форинтов? Впрочем, это не так уж и важно.
- Он не копил. Он выиграл их. Три года назад он выиграл в лото, но нам ничего не говорил, пока не ушел из дому. Угадал четыре цифры.
- Кто еще об этом знал? Кроме вас?
- Никто. Вернее, я не знаю. Мы сами ничего не знали до тех пор, пока он не ушел. На другой день он встретил меня у школы и тогда сказал об этом. Еще он написал об этом в письме, которое я передала маме. Он записал, что с этими деньгами он начнет новую жизнь. Подаст на развод, но обещает по-прежнему помогать семье, та заботиться обо мне, только просит маму не чинить ему препятствий.
- Приносил ли од домой зарплату за этот месяц?
- Нет. Двадцать девятого, в день получки, отец всегда отдавал маме тысячу шестьсот форинтов. Но на этот раз он не пришел, домой, А тридцатого его уже не
было в живых.
Теперь нужен прыжок. Внезапный поворот к прежней теме.
- Вы случайно не знаете, отдыхала ли Эдит Ковач на Балатоне в прошлом году?
- Нет, не отдыхала. Все лето она ходила в бассейн «Сечени».
- Может быть, она приезжала на Балатон на несколько дней?
- Этого я не знаю. Может быть, и приезжала. Не знаю. Он украдкой вздыхает. Это удается ему с трудом - нехватает воздуха. Так далеко не уйдешь. Келемен кладет на одеяло папку, достает из нее открытку.
- Посмотрите, Вильма. Кто, по-вашему, мог послать эту открытку отцу?
