«Пожалею, не пожалею… Пожалею, не пожалею… Пожалею, не пожалею…» Мысли лихорадочно гвоздили в виски, делая изображение расплывчатым и нечетким. Эмма медленно приближалась к нему. «Господи! Разверни меня обратно! Пусть ноги мои отсохнут и сама я провалюсь под землю…»

Но ноги ее ступали твердо и грациозно. Внешней невозмутимости могли позавидовать многие. Губы были сложены в загадочной улыбке, которая никому бы не показалась нервическим подергиванием.

– Не занято, молодой человек? – Остановившись у дальнего столика первого открывшегося в городе после зимы летнего кафе, Эльмира склонила чуть набок головку и еще раз повторила: – Не занято?

Если он и удивился ее навязчивости (все остальные двадцать столиков пустовали), то никак не дал об этом знать. Свернул газету, чтением которой развлекал себя. Швырнул ее на стол, уложил на нее локти и гостеприимно указал на стул рядом с собой.

– Прошу. Лучше сюда, пожалуйста, поближе ко мне.

Начало было обнадеживающим. Эмма присела рядом и, почти не скрывая своих намерений, пристально уставилась на незнакомца.

Ей удалось его заметить с того места, где она припарковала утром и где потом отыскала машину. Молодой человек, с виду двадцати пяти – двадцати восьми лет, в длинном темном пальто, сидел в полном одиночестве под цветным балдахином и читал газету. Длинные белокурые волосы его разметал весенний ветер, весьма и весьма свежий, между прочим. Светлое пестрое кашне. В тон ему брюки. Ботинки на толстой зимней подошве. Это она рассмотрела с дальнего расстояния. Сейчас же ее наблюдения пополнились новыми портретными данными.

Он был полной противоположностью ее Данилы. Может быть, именно поэтому выбор ее остановился на нем. Светлые длинные волосы. А у Данилы темные, это сейчас он их отрастил, раньше же носил коротко стриженными.

Глаза нежно-лазоревого цвета. Именно лазоревого, потому что никакое другое сравнение ей не пришло в голову в тот момент. А у муженька грязно-мутно-серые. Даже в дни абсолютной трезвости взгляд его был непроницаем из-за этой затуманенной мутности.

Кожа… Пожалуй, кожа была у них схожей. Во всяком случае те места, которые были сейчас досягаемы ее взору. Но вот руки!.. Пальцы рук молодого человека были великолепны. Аристократизм, сила, утонченность, да что угодно таили в себе эти прекрасные ухоженные пальцы.

У нее совершенно вылетело из головы то, что Данила получал ссадины, мозоли и порезы, вкалывая на стройках и шабашках. Она просто впилась глазами в эти пальцы, отбивающие такт по газетному листку. Представила их скользящими по своей коже…

– Идем! – вдруг властно произнес незнакомец. Встал с места. Вытянул вперед руку и призывно шевельнул пальцами. – Идем.

Она даже не спросила куда. Просто встала и пошла за ним. Поплелась жертвенной овцой, хотя выбор ее был абсолютно добровольным. Или не было выбора? Была рискованная авантюрная выходка с ее стороны, на которую она не возлагала никаких надежд, полагая, что она ни во что не выльется. Отчего же она тогда сейчас покорно идет за ним? И куда?!

Администратор за гостиничной стойкой не задал ни единого вопроса. Молча принял деньги из рук молодого человека. Так же молча сунул им ключ с номером девяносто два и указателем третьего этажа. И, не сопроводив свой жест ни единым словом, махнул рукой в сторону лифта.

Они в молчании доехали до третьего этажа. Прошли по коридору и остановились перед белой дверью с позолоченным номером. Он вставил ключ в замок. Распахнул дверь и, пропустив ее впереди себя, зашел в номер и запер дверь.

Комната была одна. Широкое, во всю стену, окно. Широкая – почти от стены до стены – кровать, накрытая пушистым пледом нежно-изумрудного цвета, пара тумбочек. Шкаф-купе для одежды и слева от него дверь в туалет и душ.

Эльмира застыла на месте, совершенно не понимая, зачем она здесь. Что она здесь делает?! Как она могла прийти сюда? В этот гостиничный номер, который наверняка служит для таких вот свиданий с дамочками определенного типа. Она-то не такая!

А он?! Кто он такой? Гостиничный жигало или одинокий скиталец, мятущийся в поисках родственной души? А может… может, он извращенец с маниакальными наклонностями?!

– Господи! – Кажется, она прошептала это вслух и сделала робкий шажок назад.

На большее у нее сил не хватило. Ни на слова, ни на действия. Она снова застыла в молчании, не в силах отвести взгляда от этой широкой кровати. Она даже не видела, а скорее угадала, как он обошел ее, замерев за ее спиной. Она слышала его дыхание. Нормальное в принципе дыхание. Без нервозности, без сдавленности. Ровное, может, лишь слегка учащенное.

Потом его руки опустились ей на плечи и слегка сжали их.

– Ничего не бойся, – попросил он еле слышно с удивительной для такой ситуации нежностью. – Я не обижу тебя…

Вот!!! Вот что было для нее главным, оказывается! Вот от чего корчилось и стонало все у нее внутри. Ее обидели. Ее страшно уязвили в святая святых – в ее целомудрии.

Ее верность… Она даже слегка кичилась этим. Каким бы непереносимым ни был ее супруг, она хранила ему верность. Она дала ему клятву и была горда тем, что верна ей. А он наплевал на все. Он растоптал все это. Безжалостно, хладнокровно, походя. Он нанес ей удар, болезненность которого была несоизмерима с тем, что она сейчас собирается сделать. А она сделает это. Обязательно сделает. Она не пустится трусливо наутек из-за того, что это аморально. Она позволит этому красавцу совершить с собой все, что он захочет, потому что ей просто необходимо знать, что она еще желанна. Что ее хотят как женщину. Что она может нравиться, в конце концов, даже таким вот типам…

Он не был извращенцем, и жигало тоже не был. Он был восхитительным, нежным и тактичным мальчиком. Она так ему и сказала, хотя по возрасту они наверняка были ровесниками. У нее это получилось в несколько снисходительной манере, но он не обиделся. Просто склонился над ней и снова принялся целовать.

– Боже, что ты делаешь?! – простонала она, вновь откидываясь на сбившиеся простыни, хотя как раз собиралась встать и пойти в душ. – Прекрати сейчас же… Мне уже пора…

Расстались они часом позже. Не сказав друг другу и десятка слов. Не назвав друг другу своих имен и… не заплатив друг другу за услуги.

Эльмира, кстати, долго ломала голову: платить ему или нет. Когда одевалась, нарочито небрежно распахнула сумочку – и из нее выскользнул кошелек. Он никак не прореагировал. Даже помог ей поднять его и положить обратно в сумку.

Это было удивительно, против тех правил, о которых ей частенько рассказывала Лиза.

Они вместе вышли из номера. Вместе сдали ключ портье. Вместе спустились по ступенькам крыльца, и лишь затем она повернула в противоположную от него сторону. Он чуть придержал ее за локоть. Скользнул губами по ее щеке. И она скорее угадала, чем услышала его короткое обнадеживающее: «Увидимся!»

Эльмира не рассказала о нем никому. Ей, собственно, и рассказывать-то было особенно некому, но и Лизке она тоже ничего не сказала. Хотя та всячески подбивала ее на адюльтер и, встретившись, поразилась ее отчаянно блестевшим глазам, Эмма скрыла от нее свое романтическое рандеву.

– Это больше никогда не повторится. Никогда… – шептала она, укладываясь той ночью в свою одинокую постель. – Я никогда не пойду туда снова и не увижусь с ним больше.

Но она пошла.

Он был на прежнем месте. Ей даже показалось, что в его руках тот же самый номер газеты. Он смотрел на нее и улыбался одними глазами. Затем встал и пошел чуть впереди нее.

Все было точно так же, как и в предыдущий раз. Номер гостиницы. Жадные ласки. Сдавленные стоны. Прощание почти без слов. И затем… жажда новой встречи.

Эльмира никогда бы не могла подумать, насколько целительным для нее окажется ее грех. Он испепелял ее дотла – это бесспорно, но он и исцелял ее. Она забывала обо всем. Ей было жутковато ощущать себя такой легкомысленной, необремененной условностями и такой распутной. Ей было непривычно его присутствие. Такого сильного, немногословного и всепонимающего.