Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Умберто Нотари

Маркетта

Дневник проститутки

Предисловие к читателям

Кто никогда не любил, не желал, не боролся, не страдал, кто никогда ни в своих занятиях по обязанности, ни по велению рока не сталкивался со смертью, пороком и преступлением, тот может ограничиться этим предисловием и не утруждать себя чтением книжки, которой он не поймет.

Она представляет собою лишь документальные доказательства половой извращенности одного из огромных человеческих муравейников, именуемых «большими современными городами».

Она знакомит нас с самым страшным стимулом современного общества – наслаждением: с его страданиями, лихорадочностью, развинченностью и чудовищностью. Но мы все же допускаем, что и среди этих, т. е. среди «спокойных», «благоразумных» и «добродетельных», найдутся и «понимающие». А понимающие, конечно, не найдут грязи и порнографии там, где лишь голая и горькая правда.

Другие – и именно непонимающие – будут кричать о лживости и скандале. Предпосылаемым этой книжке предисловием мы желали только предупредить тех, которые, не считаясь с ним, все же прочтут книжку от скуки, – чтобы они умели, по крайней мере, молчать и своими суждениями не расписывались в собственном невежестве.

I

Найдется ли хоть один человек в возрасте между восемнадцатью и пятьюдесятью годами, живущий в Милане, либо приехавший туда по делу или для развлечения, который не посетил бы хоть один раз знаменитый дом, – стыдливой полицией и неостроумными газетными репортерами называемый «непотребным»?

Если подобный человек и существует, то у него, верно, или никогда не было пяти франков в кармане, или же он певец при сикстинской капелле, или же принц крови. Во избежание подобных оскорбительных подозрений, автор должен откровенно сознаться, что он также хаживал по проторенной дорожке, которая приводит к этому знаменитому дому такую значительную часть итальянцев. А так как читатель также с нетерпением ждет, чтобы мы его ввели в это, хотя и «непотребное», но все же, может быть, самое известное место в Италии, то мы предлагаем ему последовать за теми тремя молодыми людьми, которые как раз в этот момент нажимают пуговку электрического звонка у железных ворот отеля «Современная Венера».

II

Едва только привратница выглянула в окошечко и увидела новых посетителей, она осыпала их целым фейерверком ругательств.

– А! Это вы, жулики!

– Ты нам комплименты после расточать будешь. Открой-ка!

– Не могу: полным полно!

– Не важно… Получишь на чаек!

– У-ух! сольди с четырех!

– Не будь ядовитой!

– Проваливайте!

– Да ну же, благородная мамаша!

– Эх вы, фонари потушенные! Кухонные отбросы!

– Начинает сдаваться…

– Впустите же нас…

– Я тебе руку предлагаю!

– А я – полсигары!

– Зубочистку!

– Старый бонза!

В это время сверху раздается директорский голос мадам Адель, привлеченной шумом:

– Qu'est ce qu'il y a?[1] – Мадам Адель изъяснялась только по-французски, как, впрочем, и приличествовало директрисе такого большого интернационального института, каким она управляла.

– Фланеры, мадам, – отчеканила привратница.

Начались новые переговоры, и вход, наконец, был открыт.

Из предшествующего отрывка, в котором мы многое – приличия ради – сгладили, видно, что эти трое вновь прибывших не пользовались особенным уважением у дирекции этого дома.

Надо, впрочем, заметить, что со своей стороны они сделали все от них зависящее, чтобы заслужить подобное отношение. Их посещения имели чисто платонический характер, поскольку это, конечно, допустимо на женском рынке. Помимо этого, несомненно, очень обидного для всякой женщины отношения, этими молодыми людьми устраивались «семейные» игры и забавы, которым они предавались так шумно, что беспокоили серьезных клиентов и нарушали обычное течение жизни в этом доме. Нетрудно поэтому понять, какая атмосфера создалась вокруг этих трех субъектов, с которыми будет не лишним познакомиться поближе.

Эллера – поэт-декадент, с большим дарованием и честолюбием, решивший добиться во что бы то ни стало известности, для чего он предпринял ряд чтений своих стихотворений во всех кружках, располагавших свободным залом. Салоном мадам Адель он пользовался для генеральных репетиций, и его декламации выслушивались ее воспитанницами с величайшим благоговением и вниманием, так как они, по словам Эллера, «дорожили нами, подобно честным женщинам», как свидетелями их ума и образованности.

Контарини – элегантный циник, недавно возвратившийся из Флориды, куда он отправился путешествовать, чтобы заглушить досаду по поводу необыкновенного долголетия своей богатой тетки. На базе американских опытов он начал преподавать практический курс модного танца кекуокa, которым все эти милые создания увлекались, как дети.

Ризенс – талантливейший живописец и обладатель одной из самых красивых итальянских бород – был мистиком и в своих карикатурах преображал воспитанниц мадам Адель в наиболее прославленных девственниц христианства. Благодаря этим исключительным способностям наша компания очень легко заслужила эпитет «фланеры», который на жаргоне этого заведения был самым приличным синонимом слова «бездельник».

В этот вечер дом был полон оживления. В ослепительно-ярко освещенной передней и на устланных коврами, как в залах первого класса трансатлантических пароходов, лестницах было большое движение.

Из приемной и из закрытых кабинетов доносились смех и шум голосов, звон стаканов, аккорды расстроенного рояля, звуки прерванных или заглушенных шумом хлопающих дверей песен. Входящий мог подумать, что очутился на большом банкете в то время, когда уже закуривались сигары. Представление в Ла Скала только что закончилось.

– Балет совершал сегодня вечером чудеса, – проговорил Контарини, входя в зал, все диваны которого были заняты мужчинами, тесно сидевшими друг возле друга, словно призреваемые в передней благотворительного учреждения в ожидании распределения пособий.

– Я предлагаю тебе прекрасную тему для диссертации, Контарини, – сказал Эллера, указывая на празднично-разодетую толпу: – «О трико на бедрах балерины и его влиянии на детородные органы мужчины».

– Хорошо! Я соберу нужные сведения у этих любезных гостей. А барышень что-то не видно…

– Теперь время экспериментов: они все в кабинетах для анализов…

– Не мешает снять пальто: здесь задохнуться можно.

Было действительно невыносимо жарко. Мадам Клавдия, экономка заведения, важно восседавшая в своем бархатном бутылочного цвета платье, пыхтела за решеткой, отдавая и получая со всех сторон приказания, отвечая на все обращения и шутки клиентов, но не теряла из виду ни кассы, ни ряда электрических кнопок, бывших у нее под рукой.

Обильный пот покрывал ее лицо и стекал по щекам к уголкам рта. Маленькая собачка, чудовищный продукт бесконечного ряда скрещиваний, лежала тут же, среди чьих-то шляп, связок ключей и недопитого бокала с шампанским; она вся дрожала, несмотря на удушливый жар, шелковое одеяльце и нежные взгляды мадам Клавдии, и глухо ворчала при каждой трели электрического звонка, находившегося где-то у нее под брюхом.

Такие же звонки доносились и с верхнего этажа, где помещались, как их называл Контарини, «оперативные залы».

Мадам Клавдия, благодаря соответственно размещенным зеркалам, могла видеть со своего места всю приемную, переднюю и часть лестницы, по которой поднимались «пациенты», старавшиеся придать себе уверенный и развязный вид.

Они походили, однако, на рекрутов, которые проходят голыми перед врачебной комиссией.

Лица одних были серьезны, другие поднимались по лестнице, шагая через четыре ступеньки, словно спешили в ватерклозет; завсегдатаи же входили не торопясь, отдавая заблаговременно распоряжения прислуге и отвечая на шутки приятелей, уже ожидавших здесь; из последних некоторые напускали на себя покровительственный вид людей, дающих сольдо назойливому попрошайке, другие старались казаться равнодушными или вялыми; у иных же был такой важный и гордый вид, как будто они пришли сюда выполнить свой гражданский долг и опустить бюллетень в избирательную урну. Почти у всех мелькала на губах неопределенная улыбка, которая говорила о подавленном чувстве стыда, о сильном и непреодолимом отвращении, о чем-то назойливом и необходимом; в ней выражались и снисходительность, и мягкость, и глупость, и безумие: так улыбались бы животные, если бы они умели. В приемной между тем редело.

вернуться

1

Что же это такое? (фр.).

1
{"b":"96252","o":1}