И она снова сказала «да».

…Ни свет ни заря Марина во всем новом – платье, шляпке, шали, меховой накидке, чулочках, ботинках – сидела у окна дорожной кареты, запряженной восьмеркой лошадей и стремительно летящей по дороге в Лондон. Спала она как убитая, а после весьма обильного завтрака, состоявшего, как и ужин, из жареной говядины, картофеля, пудинга и сыра, они отправились в путь.

Как разительно переменилась жизнь Марины. Пожалуй, только черти могли занести ее сюда на коровьей шкуре… а все же она в Англии, о которой ей все уши некогда прожужжал мистер Керк. Пожалуй, Марине все-таки есть за что благодарить ужасных тетку с дядюшкой – некоторые пункты отцовского завещания они исполняли свято. Марина имела хороших учителей, в имение присылались новейшие книги и газеты, что в значительной мере скрашивало ее унылую, печальную жизнь. Она прочла даже Ла-Портов «Всемирный путешествователь, или Познание Старого и Нового Света» во всех его двадцати семи томах, и сейчас ее не оставляло ощущение, что она не впервые видит эти холмы, покрытые темным лесом, и глубокие долины с журчащими ручьями, и вечно смеющееся море, иногда мелькавшее за лесом. Еще не стемнело, когда впереди, в тумане, они увидели Лондон. Сердце Марины так и забилось. Конечно, зрелище живого города никак не напоминало ту гравюру, по которой они столько раз «гуляли» с мистером Керком, когда он рассказывал о достопримечательностях, а все-таки она узнала купол собора Святого Павла, который гигантом вставал над всеми другими зданиями. Через несколько минут взору открылось Вестминстерское аббатство, а затем и другие церкви и башни, парки и рощи, окружающие Лондон… Город изумлял своей огромностью: тут все было колоссально-величаво, неизмеримо, беспредельно.

Марина с удовольствием вспомнила, как Десмонд предупредил Сименса о том, что они задержатся в Лондоне не меньше чем на два дня. Мисс Марион придется посетить Бонд-стрит, ибо с ее багажом произошла неприятная история… ну и так далее.

Сумерки сгущались, синие силуэты таяли в вечерней синеве. И вдруг – Марина ахнула – то там, то здесь засветились фонари. Оказалось, что их здесь тысячи, и, куда ни глянешь, везде пылали светильники, которые вдали казались беспрерывной огненной нитью, протянутой в воздухе. Не сдержав удивления, она всплеснула руками.

– Восхитительно, не правда ли? – послышался негромкий голос за ее плечом. – Несколько лет назад некий прусский принц прибыл в Лондон. В город он въехал ночью и, видя яркое освещение, подумал, что город иллюминирован для его приезда.

Марина хотела пропустить реплику Десмонда мимо ушей, но вдруг вспомнила, что она за день ему и слова не сказала. Сименс небось уже голову ломает над странными отношениями кузенов, наверное, делает скидку на русскую дикость. Ну и шут с ним! Так ничего и не сказав, она снова уткнулась в окно, однако карета уже остановилась перед отелем.

Следующие два дня и впрямь увенчались оргией покупок. А до тридцать первого июля осталось уже на четыре дня меньше!

Они двигались на запад, и дыхание моря становилось все ощутимее.

– Я бы предпочел корабль, – сказал Десмонд Сименсу, – быстрее, удобнее…

– И опаснее, – добавил тот.

Марина не могла не согласиться. Ужас и безнадежность, пережитые во время шторма, порою воскресали в душе, и она думала, что природа славно подшучивала над ней в последнее время: в ночь ее похищения выдалась устрашающая вьюга; для того, чтобы к ней вернулась память, был устроен внезапный шторм; а для того, чтобы Маккол мог закрепить свои права на нее, наступил столь же внезапный, почти неестественный штиль. Надо думать, тридцать первого июля будет иметь место настоящее светопреставление. Звук и вспышка одинокого выстрела просто-таки потеряются в грохоте и блеске молний, а струя крови будет мгновенно смыта ливневым потоком. На меньшее Марина была не согласна! Пока же она предпочитала, чтобы сияло солнце.

Ей никогда не случалось задумываться о свойствах своего характера; сама она считала себя существом довольно унылым, хотя порою и вспыльчивым до безобразия. В жизни ее было так мало радости и любви, что она научилась ценить самые малые их проявления, и даже в дождливый, промозглый октябрьский день ее способен был привести в восторг и умиление желто-алый кленовый лист, прилипший к стеклу, словно последний привет усталого солнца. Особенно желанным было двадцатилетие – далекая звезда, знамение освобождения.

Теперь же прибавилась еще одна, более близкая звездочка – тридцать первое июля. Мелькнула мысль, что Маккол откажется исполнить обещанное, однако Марина тут же отогнала ее. Пусть попробует! И вообще – это когда еще будет! А пока – надо радоваться каждому дню, внезапному путешествию в диковинную страну Англию, обилию нарядов в баулах, великолепию погоды… Январь на дворе, постоянно напоминала себе Марина, когда глядела на свежую зеленую траву, в которой там и сям вспыхивали под солнцем журчащие ручейки: в них превратился мимолетно выпавший снежок.

Дорога становилась оживленнее. Близ нее виднелись сады, огороды, жилища. Марина смотрела во все глаза. Ее очаровали сельские домики с соломенными крышами, оплетенные розами и плющом до самой кровли и густо осененные деревьями. Постепенно дома делались внушительнее. У них были красные черепичные крыши, и люди, стоявшие на крылечках, казались одетыми лучше, чем простые селяне. Они приветливо махали проезжающей карете, и Марина заметила, что Десмонд иногда машет в ответ.

«Какие приветливые здесь люди, – подумала она, не удержавшись, чтобы, в свою очередь, не помахать очаровательной девчушке с волосами, как белейший лен. – А кузен-то небось возомнил, что они его встречают. Ну в точности тот немецкий принц, который вообразил, что фонари в его честь горят!»

– Мы есть близко, – вдруг обратился к ней кузен, и Марина вздрогнула от неожиданности: тот заговорил по-русски. Очевидно, чтобы не понял Сименс, скромно притулившийся на боковом сиденье. – Просить вас хорошо себя вести с мой дядючка, тетучка и мой слуги. Понимайте?

– Понимайте, – обреченно кивнула Марина. – Значит, и у вас тоже имеются дядючка и тетучка? Никакого от них спасения! О господи, не могла я, что ли, попасть к другому лорду, сироте круглому?!

Десмонд воззрился вопросительно, и Марина поняла, что сказанное ею – за пределами его понимания.

– Потерплю, – отмахнулась она. – Но ты мне за все заплатишь!

– О, yes, – пробормотал Десмонд, и Сименс, напряженно вслушивавшийся в непонятную речь, облегченно вздохнул, услышав знакомое слово.

– Арендаторы с нетерпением ждут приезда вашей светлости! – сделал он широкий жест к окнам, и Марина воззрилась на машущих людей с изумлением: никак они и вправду приветствуют Маккола? Неужто он не врал, и вокруг – его земля?

Запыленная карета, влекомая разгоряченными лошадьми, описав круг, остановилась у высокого крыльца. Вышел Сименс, затем Десмонд подал руку Марине. Она сошла, как во сне, не чуя, куда ступает, видя лишь купол, венчающий фасад, а за ним – башни, поднимающиеся до высоты огромных деревьев, освещенных заходящим солнцем. Настоящий замок! Как на картинках! Крепость, но изящная, легкая. Восхитительный, роскошный замок сказочных фей!

Марина так увлеклась созерцанием, что не заметила, как на крыльцо высыпали люди. Мелькали алые с позолотой ливреи – это кланялись бесчисленные лакеи в белых паричках. Затем заколыхались, ныряя в реверансах, черные платья горничных. Служанки показались Марине все на одно улыбающееся лицо: миленькие, розовощекие, белокурые. Лишь одна из них оказалась черноглазой брюнеткой, смуглой и яркой. Марина невольно задержала на ней взгляд и встретилась с напряженным, немигающим взором, который, впрочем, тут же обратился на лицо милорда и зажегся тем же восторгом, каким горели глаза других слуг.

Десмонд улыбался, смеялся, пожимая руки, что-то быстро говорил… Марина глядела разинув рот. Да ведь она и не предполагала, что он умеет улыбаться!