Официально лето должно было наступить еще неделю назад, потому что именно семь дней назад случилось первое июня, но, странным образом, погода скомкала все календарные соответствия. Ветер носился по городу, обезумев от собственного нахальства. Срывал плакаты, ломал зонтики летних кафе, мутузил по переулкам кучи мусора, переволакивая их с одного места на другое. Ледяной противный дождь наперегонки с ветром стучался в окна и клонировал непроходимые лужи, вытравливая из сознания сограждан последние надежды на тепло.

Люба Закатова с силой налегла на подъездную дверь. Та подалась с трудом, тут же отскочила от притолоки, с глухим стуком ударилась о бетонную стену, заскрипев несмазанными петлями, и тут же с диким уханьем вернулась обратно. Промозглый, совсем не летний, ветер мгновенно забрался под тонкую джинсовую курточку, заморозил голые коленки – надо было джинсы надевать, а не выпендриваться в короткой юбочке – и сыпанул в лицо горсть дождевой капели.

– Погодка шепчет… – вздохнув, пробормотала Люба.

С третьей попытки открыла зонтик и посмотрела под его купол с тоской и надеждой. Добраться бы еще с ним до проходной, чтобы не вывернуло его спицами вверх, чтобы не сорвало верхний крепеж, державшийся на честном слове, и не прорвало нитки, которыми вчера латала новую микроскопическую дырочку. Если в пути она лишится зонта, будет худо. Мокнуть ей сегодня никак нельзя. У нее сегодня прическа. И блузка у нее новая, спрятанная под старенькой джинсовкой. И над макияжем она мудровала целый час, стараясь, чтобы и оттенялось все, и в то же время незаметно было. Все, как учили модные журналы и советовали с экрана телевизора знаменитые визажисты.

Мокнуть было никак нельзя, сегодня у них в лаборатории двойной праздник. В кои-то веки в их болоте-то!..

Во-первых, их сегодня представляли новому то ли инвестору, то ли хозяину, то ли и тому и другому в одном лице. Представления удостоились пара начальников цехов, все сотрудники их лаборатории и еще кое-кто из дирекции. По слухам, инвестор был молод, холост и баснословно богат. Смешно, конечно, на что-то надеяться, но не ступать же к нему на ковер в стареньком белом халате, безнадежно прожженном реактивами. Потому и надела короткую черную юбочку, новую блузку и в пакете сейчас несла пару туфель на тончайшей шпильке. Туфли были почти новыми, купленными по случаю встречи Нового года в многочисленной семье на далекой родине. Потом Люба надевала их всего однажды, на Восьмое марта. Гуляли в ресторане, гуляли с размахом, она и вырядилась. Теперь тоже вроде случай представился…

А во-вторых, у их любимого начальника – Симанова Михаила Эдуардовича – сегодня юбилей. И они собирались отметить его в обеденный перерыв прямо в заводской лаборатории.

Обычно к двухтумбовому столу заведующего пододвигали стол Танюшки Савельевой, тот стоял ближе всех. Устилали все это перфорированной бумагой и накрывали, чем бог послал. Божьи послания напрямую зависели от семейного положения, социального статуса и задержки по зарплате. К примеру, если имелся муж, да еще неплохо зарабатывающий, то стол ломился от закуски. Если работающий был пенсионером, а у них в лаборатории их было пятьдесят на пятьдесят, то со средствами тоже проблем особых не возникало. И рыбка на тарелочках алела, и балычок ароматно розовел, и виноградные гроздья свисали с вазы, купленной в складчину для подобных мероприятий. А вот если не было мужа, пенсии и задержка по зарплате медленно приближалась к трехмесячному рубежу, тогда просто беда.

Люба вздохнула, вспомнив свой минувший день рождения. Как носилась на почту и обратно, в ожидании перевода от родителей. Перевод запоздал на неделю, и ей пришлось перехватывать у Жанки, что жила этажом выше. Та деньги дала, но сотню раз предупредила, чтобы без задержек и без обмана, а то в следующий раз не получит и все такое.

Обманывать Люба не умела, даже как-то стеснялась это делать в чьем-либо присутствии. Вот один на один, у себя дома, могла насочинять кучу всякого вранья. Как бы, к примеру, она ответила своему мужу, когда тот у нее в обычном порядке клянчил деньги. Сказала бы, что купила себе что-нибудь необыкновенно дорогое. Или что отдала деньги в фонд пожертвований голодающим Эфиопии. Люба не знала, существует ли такой фонд в природе, но соврала бы ему с удовольствием.

Но вот врать не умела, хоть умри! Просил денег, давала, даже если в кошельке лежала всего одна десятка. Спрашивал ее о чем-нибудь, о чувствах, к примеру, – тоже говорила правду. Когда любила, так и так и сказала: люблю. А когда обрыдло все, тоже скрывать не стала, говорит: не могу больше, ненавижу. Он и ушел. А соврала бы, глядишь, и остался бы ее непутевый Серега дома. И жили бы они сейчас вместе. И не тосковала бы она порой от одиночества в своих четырех стенах. И не кусала бы локти втайне ото всех.

Люба снова вздохнула. Выглянула из-за угла дома и нахмурилась. На автобусной остановке стояло человек тридцать, не меньше. Значит, придется идти пешком. Стиснут, изомнут, чего доброго зацепят колготки. В такой давке можно и пуговиц на блузке лишиться. А ей нужно сегодня выглядеть. Очень нужно.

Смешно, конечно, надеяться. Господи, ну, конечно же, смешно! Станет на нее обращать внимание инвестор – холостяк – миллионер – в одном флаконе! Жди, как же! Это не любовный роман, где все женщины сплошь Золушки. И не бразильский сериал, где Золушки через одну. Это ее пускай и не очень убогая, но и не очень везучая жизнь. И надеяться в этой ее жизни на что-то грандиозное сродни сверхнаглости.

А все равно надеяться хотелось. А вдруг…

До заводской проходной она добралась в рекордно короткое время. Летела, почти не разбирая дороги. Старенькие ботиночки, специально отреставрированные для такой вот погоды, не подвели – не промокли. Зато дождь хлестал по ногам так, что промокли колготки. И зонт дважды предательски вывернул свои спицы навстречу дождевым струям. И прическа, кажется, слегка потеряла свой вид. Хорошо еще, что вняла совету соседки Жанны (та, кстати, и укладывала ей волосы в полседьмого утра) и накинула на голову легкую косынку…

– «А – восемьдесят четыре, шестнадцать» – назвала свой пропуск Люба, осторожно вытирая щеки носовым платочком. – Привет, Марин, как смена?

– Нормально. – Марина кивнула ей, подав в окошко пропуск. – Как там погода?

– Все так же. Приехал, нет?

Уточнять было не нужно. Все и так знали, кто и зачем должен приехать. Знали, ждали и уповали, потому что дела на заводе были, мягко говоря, швах.

– Говорят, приехал. Тачка у гостиницы стоит с часу ночи крутая. Номера московские. А что за тачка, кто же его знает! Тут разные приезжают, сама знаешь.

«Мерседес», огромный, как автобус, Люба и сама видела. Ткнувшись угрюмой черной мордой в ограждение, он ждал своего хозяина во дворе заводской гостиницы. Кем был тот хозяин, пока оставалось загадкой.

Она вышла из проходной, завернула налево и пошла аккуратным тротуарчиком к угрюмому серому зданию заводской лаборатории. Вошла в широко распахнутые двери, поднялась на третий этаж и, покопавшись в сумке, достала ключи.

Она пришла первой. Она всегда так приходила. Она же была одна, без семьи. Остальные подтягивались ровно к восьми.

Сначала вбегала запыхавшаяся Танечка Савельева. Жена Тимохи Савельева – бывшего приятеля Любы. Почему бывшего? Да потому что Таня не разделяла современных взглядов на предмет дружбы между мужчиной и женщиной. Не разделяла и всячески этой дружбе препятствовала. Нервничала, изводила Любу своим нытьем, а то еще и ревновать принималась, что было много хуже.

Потом являлся их любимый Михаил Эдуардович. Тяжелой неторопливой походкой он проходил в свой угол. Потом долго и натужно кашлял и в ответ на болезненный вздох Любы упрямо лез за «беломориной».

Сестры Колядовы, Оля и Маша, такие же пенсионерки, как и начальник, входили следом за Михаилом Эдуардовичем с интервалом в секунду. Обе маленькие, беленькие, морщинистые и смешливые. Шумно входили. Шумно располагались за столами и шумно начинали рабочий день с каких-нибудь городских скандалов, сплетен или цитирования некрологов.