Рудницкий то ли уже умер, то ли притворялся мертвым, но он никак не отреагировал на потрошение собственных карманов. Это окончательно лишило Чумаченко желания о чем-то беспокоиться и сопротивляться. Он смирился с неизбежным и, лежа на дне салона, тупо молил лишь об одном – чтобы злоумышленников задержала по дороге милиция. Чумаченко знал, что милиции в Москве хоть пруд пруди и такая возможность отнюдь не фантастична. Но из жизненного опыта он также знал, что нужные вещи не происходят в нужный момент, а московская милиция появляется вовсе не тогда, когда в ней нуждаются. Поэтому и молитвы его были не слишком вдохновенными.

Как в конце концов выяснилось, напрягаться ему действительно не было смысла. Машина, в которой сидели бандиты, беспрепятственно пересекла ночную Москву и так же беспрепятственно выехала из города. Вполне возможно, номер этой машины был хорошо известен гаишникам, которые предпочитают не вставать на пути у сильных мира сего. Впервые Чумаченко пожалел, что не попросил у клиентов автомобиля попроще. Ехали бы они сейчас на задрипанном «Москвиче», глядишь, и люди в погонах проявили бы к ним нездоровый интерес. А так получилось, что бандюгам была просто открыта зеленая улица.

Попыток подняться и по-человечески расположиться на сиденье ни Чумаченко, ни Рудницкий не делали, а поэтому не могли контролировать, как далеко и в каком направлении они едут. Путешествие показалось им бесконечным.

Однако когда Чумаченко уже начинал впадать в забытье от однообразия и гладкости движения, машина вдруг сбавила скорость и плавно затормозила.

– Станция Березай! – с неестественным смехом сказал кто-то из бандитов.

Они открыли все дверцы, и внутрь ворвался свежий ночной воздух.

– Выползай, богема! – скомандовал Чумаченко сосед в противогазе и легким пинком помог ему это сделать.

Вслед за своим менеджером на обочину выпал и сам певец. Чумаченко помог ему подняться, и они, придерживаясь друг за друга, со страхом оглянулись по сторонам.

«БМВ» стоял на какой-то проселочной дороге среди негустой рощи. На черном небе россыпью сияли мелкие звезды. Чуть поодаль, за рощей, проходило, судя по всему, главное шоссе, и оттуда доносился равномерный рокот тяжелых моторов – ехали дальнобойщики. Ехали они мимо и даже не подозревали, какая драма разыгрывается всего в какой-то сотне метров от них.

Чумаченко тошнило, глаза его все еще наполнялись слезами, грудь будто когтями рвало, и вообще жизнь сейчас не казалась ему такой заманчивой, как час назад. Он подозревал, что в это глухое место их привезли убивать, но никаких сожалений по этому поводу не испытывал. Он так вымотался, что был согласен умереть. Что думал Рудницкий, неизвестно, но чувствовал он себя даже хуже, чем менеджер.

Бандиты, однако, не спешили расправиться с ними. Не снимая противогазов, они выбрались из машины и открыли багажник. Оттуда молча возникли водитель и охранник, основательно помятые, со связанными руками. Чумаченко невольно удивился, осознав, что на свете есть люди, которым пришлось хуже, чем ему, и эти люди находятся совсем рядом.

Тем временем бандиты отвели водителя с охранником подальше от дороги и о чем-то негромко их предупредили. Чумаченко слышал только металлическое дребезжание пластины в противогазе. Ему было безразлично, о чем идет речь.

Бандиты повернулись и пошли к машине. Чумаченко невольно втянул голову в плечи, но троица в уродливых масках прошла мимо, даже не взглянув в его сторону.

Бандиты уселись в «БМВ», завели мотор и, развернувшись, поехали в сторону главного шоссе. Через минуту, мигнув на прощание, красные огоньки стоп-сигналов исчезли. Чумаченко тупо глядел им вслед, не в силах поверить, что опасность уже миновала. Рудницкий тихо всхлипывал рядом с ним. Они продолжали стоять, вцепившись друг в друга, не двигаясь и не произнося ни слова, пока наконец с обочины не донесся хриплый голос охранника:

– Вы там заснули, что ли, лохи персидские? Ну-ка руки нам развяжите!

Гуров уважал доблестную Красную армию, но офицер, бывший дежурным по части ПВО в тот несчастливый день, когда они с Крячко туда наведались, взбесил его до предела. Разумеется, внешне Гуров этого никак не продемонстрировал (он вообще старался избегать явного проявления сильных чувств), но в душе у него закипело уже после пяти минут разговора с этим, как Гуров мысленно назвал его, «долдоном». Разговор велся на КПП, в присутствии двух замурзанных рядовых, которые время от времени убегали по очереди открывать ворота.

Офицер был худощав, жилист, носил капитанские погоны, а в его серых глазах читалось недоверие ко всему миру. Все его поведение как бы говорило – кругом одни мошенники, но меня хрен проведешь, даже и пытаться не стоит.

Однако Гуров с Крячко все-таки попытались. Прежде всего они захотели выяснить, не могут ли они поговорить с кем-нибудь из начальства.

– С начальником части или с заместителем, – предположил Гуров. – На худой конец, с тем, кто заведует у вас автопарком.

– Исключено, – без раздумий заявил неприступный капитан. – Начальник в Москве. Замы тоже. Командир автороты выехал.

Взгляд его почти бесцветных глаз равнодушно прошелся по потолку над головой Гурова и застыл в конце концов где-то в районе его переносицы. На капитана ПВО должности и звания московского оперуполномоченного не производили никакого впечатления.

– Незадача! – сдерживаясь, сказал Гуров. – Неужели никого из начальства нет? Кто же у вас за часть сейчас отвечает?

– Допустим, я отвечаю, – сказал офицер. – Капитан Чекашин. А вы по какому вопросу?

– Вопрос очень простой, дружище! – высунулся вперед Крячко. – Тут у вас неподалеку, говорят, картофельное поле существует, на котором вы овощи к зиме запасаете.

Капитан недоверчиво уставился на него:

– Допустим, запасаем. А какое это имеет отношение…

– Имеет-имеет! – подхватил Крячко. – Вы, значит, своими силами запасаете? Ну, то есть погрузка, транспорт – все ваше, насколько я понимаю?

– Допустим, наше, а вам-то что за дело? Все законно, у нас в этом плане все бумаги подписаны. Тыловики держат ситуацию под контролем. В чем вопрос?

– Вопрос в том, что не могло ли быть такого случая, когда транспортом части могли воспользоваться посторонние? – спросил Гуров. – Например, нанять его для каких-то личных нужд?

– Исключено! – отрезал офицер, сверля Гурова ледяными глазами.

– А угнать? – тут же добавил Крячко. – Сейчас народ шустрый, на ходу подметки режет.

Капитан Чекашин перевел взгляд на него, заложил руки за спину и сказал свое любимое слово:

– Исключено! Мне о подобных случаях ничего не известно.

– Не известно или не было таких случаев? – попытался уточнить Гуров.

Чекашин браво скрипнул ремнями и, вытянувшись, как струна, отчеканил:

– Докладываю: подобных инцидентов в нашей части не отмечалось! Больше вопросов не имеется?

– Вообще, есть у меня один вопрос, – сказал, почесывая нос, Крячко. – Да не знаю даже, как его задать. Боюсь, обидишься.

– Что такое? – напрягся офицер.

– А ты, вообще, капитан – живой человек или машина? – с невинным видом спросил Крячко. – Сейчас в Японии роботов так насобачились делать – нипочем от человека не отличишь. Она тебе и ходит, и разговаривает, и сапогами скрипит…

Ему-таки удалось пробить брешь в той невидимой крепостной стене, которая окружала капитана. Лицо Чекашина пошло краской, он невольно оглянулся на рядовых, с интересом прислушивавшихся к разговору, и железным тоном провозгласил:

– Посторонних попрошу удалиться с территории части!

Он надвинулся на оперативников с таким непреклонным видом, что им ничего не оставалось, как отступить за пределы КПП. А капитан Чекашин уже кричал злым голосом:

– Ну-ка, боец! Где у вас старший? Где сержант Головко? Где?.. Какого же… Быстро найти, твою мать! А ты, Беляев, гляди тут – никого не пускать, понял?! Шкуру спущу! Все, побежали!