Мерфи молчал. Он готов был разорвать сидящего перед ним плюгавого барбоса, вторгшегося в святая-святых – в его личную жизнь…

Векслер усмехнулся.

– Мне обо всем рассказали ваши биополя. Между ними пролегли, знакомые мне в сложной гамме спектра, которые излучает человек, цветные нити. Странно не то, что я их заметил, а другое. Я их вижу, а вы – нет. Каждая из сильных страстей человеческих – ненависть, испуг, страх, гнев имеет в излучении свой цвет. Чтобы увидеть все это, надо обладать восприимчивостью своего биополя и, естественно, быть настроенным. То есть, чтобы твоя биологическая эмульсия была возбуждена. А я ещё не отошёл от воздействия вашего гостинного уголка… Чтобы узнать подробности, мне пришлось незаметно пропассировать Розиту и вас. И вы оба поделились своими переживаниями…

Наличие биополя чувствуют все. На самом простом уровне – симпатичен мне этот человек или напротив. Животные и растения распознают, чего ждать от существа, приблизившегося к ним,– добра или зла?

Мерфи слушал, не перебивая. И чем больше экстрасенс говорил, тем больше поначалу возникшее в нем восхищение необычными способностями Векслера сменялось глухим раздражением.

Мерфи медленно убрал со лба ладонь. В глазах его стоял жесткий холод.

– Если я вас верно понял, то, так называемое, биополе дает,– он усмехнулся,– чудесную возможность подглядывать за человеком… Насколько это порядочно, господин Векслер?

Экстрасенс дернул плечом и, как от жгучего удара плетью, съежился.

Векслер о порядочности рассуждать не стал. А сказать ему было что. Ведь когда он работал с преступниками, Мерфи не считал его непорядочным. Об этом человеческом качестве он вспомнил, оказавшись перед экстрасенсом сам, в чем мама родила.

Конечно, одно дело снять одежды с тела, совсем другое – оголить совесть. Совесть самая уязвимая штука у человека. У всех она болит. И, вероятно, более непорядочен тот, у кого она саднит в меньшей степени, поскольку толще корка грязи…

Так теперь думал Мерфи, прокручивая в памяти тот давний эпизод. Тогда же он вел себя по-ханжески, высокомерно. И оставил на своей совести пятно…

Вексель глубоко вздохнул.

– Не подглядывать, Боб, а знать человека. И биополе ли мне помогает – не знаю. Тут все в совокупности. Что именно? Толком объяснить не могу. Я, да и многие подобные мне, идут по наитию. Как Бог на душу положил.

Экстрасенс задумался и энергично потер висок.

– Это нечто важное вокруг человека, что обволакивает его, то же естесство, как и его внутренности, чувства, мысли. Только оно менее осязаемо, не физиологично. Но оно имеет свои функции. И именно в нем хранится информация того, что было с человеком, что есть и что будет. Да, согласен, похоже на присказку гадалок…

На какой-то миг глаза Векселя снова вспыхнули светом.

– Вы, Боб, не далее как завтра с дочерью и Розитой будете ужинать в «Мистрале». В вашем с Розитой любимом ресторане… Больше я вам ничего не скажу.

Глаза его налились свинцовой наледью. Взявшись обеими руками за виски, экстрасенс встал.

– Голова. Очень болит голова,– простонал он.– После сеансов у меня всегда так. Ничего, пройдет. С полмесяца проваляюсь в постели и приду в норму. – Вексель выдавил из себя подобие улыбки, а потом, кивнув в сторону журнального столика с креслами, добавил:

– Мне туда нельзя было садиться. Жуткое место. Такого ужаса я больше нигде не испытывал. Вместо применяемых вами в дознании специальных методов обработки преступников, я бы посоветовал на этом месте сделать одиночную камеру. Она будет гораздо эффективнее. Я побыл там минуту с небольшим, а показалось, прожил год. Меня словно пронесло по остатку моей жизни. Я видел себя в сценах, которые, думаю, еще должны произойти со мной… Мне мало осталось, Боб.

Мерфи махнул рукой. Мол, пустое. В таком болезненном состоянии в голову может взбрести что угодно.

– Мы еще поживем, Векслер!– заверил он.

Лицо экстрасенса сморщилось в иронической усмешке. Позже, когда бы Мерфи не вспоминал о Векслере, перед ним всегда всплывала эта его вымученная прощальная улыбка. А вспомнив, Мерфи неизменно переживал острый приступ стыда за некогда нанесенную им обиду этому, по существу, беззащитному и замечательному человеку.

С устройством камеры пришлось помучаться. Дело растянулось на полтора месяца, хотя обещано было закончить за неделю. Рабочие, занятые ее строительством, часто болели и менялись. Не успевал Мерфи привыкнуть к именам и лицам одних, как появлялись другие. Майор, руководивший работами, смущаясь, говорил: «Не понимаю в чем дело. Не могу подобрать здоровых парней».

Наконец, после долгих неудобств и грязи, кабинет принял прежний опрятный вид. Застенок был готов. В нём, на самом деле, таилось нечто непостижимое уму. Оно, незримо, стремительно и с чудовищной силой выворачивало человека наизнанку. Вселяло в него животный страх. Внушало ужас смерти. И мозг, и барабанные перепонки, и все нутро до последней клеточки и волоска от непонятного воздействия вибрировали и гудели. Сначала тихо, а затем быстрее и громче. Пока человек не начинал чувствовать, как из орбит вылезают глаза, как сам вылезаешь из собственного тела.

Обо всех «прелестях» камеры Мерфи знал не по рассказам. Он, пожалуй, был одним из первых, кто почувствовал их на себе. Так уж вышло. В тот день незнакомый ему ни по имени, ни по наружности, рабочий парень, сдавал готовую работу. Он то и дело нажимал на белый клавиш, который приводил в движение стену, обнажавшую вход в камеру. Хитроумное устройство, очевидно, забавляло парня. Когда стена в очередной раз бесшумно и мягко тронулась с места, открыв потайное помещение, Мерфи попросил не закрывать его. Рабочий послушно отстранился. Заложив руки за спину, Боб подошел ближе. Окинув конструкцию оценивающим взглядом, он прошел внутрь. Камера напоминала небольшую кабину лифта, рассчитанную на трёх человек. Потолок ее был высок и сделан из какого-то матово-прозрачного материала, и оттуда рассеевался тусклый свет. Мерфи ощупал упругие стены и, повернувшись к парню, ожидавшему, вероятно, его одобрения, сказал:

– Вы сейчас меня закроете. Потом отойдете на два шага и что-нибудь проговорите мне. Сначала тихо, затем громко, а потом во весь голос. Понятно?!

Паренек был из сообразительных. Он сделал, как было приказано. Отсчитав два шага, он по-военному развернулся и четко проговорил: «Сэр, ваш майор скряга. Он нанял меня за гроши. Я согласился, потому что хожу без работы… Сэр, дайте мне какую-нибудь работу!» Сделав паузу, он все сказанное повторил громче. И то же самое проорал благим матом. На его крик в кабинет вбежала Розита.

– Он сам просил,– игриво подмигнув ей, сказал парень.

– С таким усердием ты и у господа Бога выпросишь работу,– улыбнулась Розита.

– Там у него мы безработными не будем,– нажав на клавиш, отозвался парень.

Он хотел еще что-то сказать, но осекся. Стена не двигалась, механизм не сработал. Он снова надавил, и снова тщетно. Рабочий нахмурился.

– Эй, – позвала Розита, – как зовут тебя?

– Стив.

– Наверное, тока нет, Стив.

– Есть. На селекторе горит огонек. И свет у вас в приемной. Видимо, что-то с автоматом.

Парень снял клавиш. Автомат был исправен. Озадаченный, он потянулся за тестером. Коснувшись щупом клеммы, Стив посмотрел на прибор и присвистнул.

– Вы правы, мисс, обесточена линия. Это все ваш майор. Ведь я предупреждал его, что уличная сеть ненадежная. Слушать не стал.

Потом, бросившись к двери, на ходу распорядился:

– Я к распределительному щиту. А вы пока поговорите с ним,– кивнул он в сторону застенка.– В общем, отвлеките.

Розита подошла к стене.

– Боб, – позвала она. – Как там тебе?

Мерфи не отзывался.

– Боб, ты меня слышишь? Не волнуйся. Сейчас откроем тебя.

В камере по-прежнему было тихо. То ли оттого, что ей стало вдруг дурно, заложило в ушах и в груди бешено заколотилось сердце, то ли от тревожного предчувствия, Розиту обуял дикий страх за Мерфи.