Несколько недель спустя после статьи «Дейли телеграф» меня пригласила одна адвокатская контора приехать на суд и дать показания в защиту книгопродавца из Брэдфорда, которого судили за продажу книги «Моя тайная жизнь» – написанной мной сексуальной автобиографии анонимного викторианца. Я ответил, что слишком занят и у меня нет времени для такого длительного путешествия из Корнуэлла в Йоркшир, которое заняло бы два дня, но они могут сослаться на мое мнение, что книга не является порнографией и я не вижу никаких препятствий для ее издания и распространения в Англии. Если этого будет недостаточно, то я готов написать статью в защиту подсудимого. И когда я начал обдумывать содержание статьи, то понял всю сложность стоящей передо мной задачи. Книга «Моя тайная жизнь» не обладает явными литературными достоинствами. Когда американское издательство «Гроув Пресс» предприняло публикацию этой книги, оно аргументировало ее тем, что эта книга якобы является ценным документом викторианской эпохи. Но подобная аргументация несостоятельна, ибо социолог может почерпнуть для своих целей из десятка страниц Чарльза Бута или Генри Мейхью гораздо больше исторических фактов, чем из трех тысяч страниц «Моей тайной жизни». Ее герой – это просто сексуальный маньяк. Секс для него призвание. Свыше четырех десятков лет он испытывал всевозможные способы сексуального наслаждения, а потом решил, что его опыт будет интересен другим, поэтому он и опубликовал свой интимный дневник. Кто может отрицать, что он прав? Конечно, не каждому захочется читать подобные откровения. Но ведь не всякий любит читать, допустим, автобиографии воинов, политиков или путешественников, хотя это не может быть аргументом против публикации подобных книг.

Нельзя также утверждать, что «Моя тайная жизнь» написана без «непристойного намерения», или как там еще формулируют подобное обвинение. Лирический герой наслаждается сексом, и он с удовольствием пишет об этом. Безусловно, этот человек грязный и скучный зануда: чтобы писать так затянуто и нудно о сексе, нужно вообще ничего не иметь в голове. Тем не менее, книга является реальностью, это – жизнь человека, это «факт действительности», такой же, как и пространные тома «Белой книги» Уэббсов, в которых подобно прослеживается история тред-юнионизма в Англии. Я понимаю, когда возбуждаются уголовные дела против публикации определенного рода негативных фактов – например, описание деталей сексуального насилия, которые раскрываются при расследованиях, – они провоцируют так называемые «подражательные» преступления. Но каждый, кто захочет подражать герою «Моей тайной жизни», не принесет никому никакого вреда, поэтому подобное обвинение также не может быть выдвинуто против этого произведения. Я не могу отыскать никакой более или менее веской причины для запрещения «Моей тайной жизни». Тем более я никак не могу оправдать такого сурового приговора – два года тюремного заключения, вынесенного судом книготорговцу в Брэдфорде за распространение этой книги.

Но аргумент о связи с действительной жизнью вряд ли применим к де Саду или к «Фанни Хилл», публикации которых я буду тоже защищать, особенно, если эти книги будут продаваться по достаточно высоким ценам, так что их дороговизна станет своеобразным фильтром и их будут читать немногие любители подобного чтива. Я не люблю де Сада и не думаю, что он «значительный писатель» в том смысле, в каком его считают таковым Жан Полан и мадемуазель де Бовуар. Основной пафос книг де Сада – это бунт школьника, бросающего вызов миру взрослых, – подобно тому как нашкодившие мальчишки часто пишут непристойные слова на заборах. Но я никогда не встану в ряды сторонников запрещения книг де Сада. Что же касается «Фанни Хилл», то сам Клеланд признался, что написал ее ради денег, – это яркий пример тех произведений беллетристики, которые Сент-Бев называл «книгами, которые читаются запоем». «Фанни Хилл» – это увлекательная, хорошо написанная книга, и в ней нет ничего такого, чего бы не знал любой взрослый человек. Следует запомнить одно, что запретить книгу – объявить, что ее нельзя опубликовать, – это литературный эквивалент казни преступника, или сожжения на костре ведьмы. Трудно относиться к этому беспристрастно. Подобно Индексу католической церкви или нацистскому публичному сожжению книг, такой варварский акт можно отстаивать только по узко сектантским мотивам, на основании общепринятых догм. Мы можем выступать против открытой торговли наркотиками или алкогольными напитками для подростков по совершенно понятным причинам – они наносят вред, особенно неокрепшему организму несовершеннолетних. Мы многое знаем о предельных нагрузках для нашего тела, но мы, по сути дела, ничего не знаем о возможностях нашего сознания, поэтому такого рода аргументы неприложимы к книгам.

Я согласен, что все это звучит как своего рода оправдание, высказанное изворотливым адвокатом, защищающим заранее проигранное дело, который пытается запутать суть проблемы и затемнить ее. У меня возникает подобное ощущение, когда я читаю многих либеральных защитников цензуры. Но когда я прислушиваюсь к своему внутреннему чувству, то я легко для себя определяю, какое произведение можно отнести к порнографии, а какое – нет. Я попытаюсь изложить здесь природу этой интуиции.

За исходный пункт я мог бы взять следующий отрывок из моей автобиографии «Путешествие к началу»:

Секс может стать стартовой точкой для поисков смысла жизни, в противоположность Сартру, который утверждал: «Одинаково бессмысленны как наша жизнь, так и наша смерть». Хотя этот аргумент хорошо подходит к Д. Г. Лоуренсу, так же как и к тем моим книгам, которые имела в виду «Дейли телеграф», называя их порнографией. Можно защищать де Сада, потому что он также видит в сексе в какой-то степени смысл человеческого существования. Правда, основное заблуждение де Сада – его нежелание считаться с законом «уменьшающихся впечатлений», что при более тщательном анализе, в конечном счете, обесценивает его произведения. Его творчество – странный монумент заблуждению, подобно геоцентрической теории вселенной или теории «флогистона», как причины горения, и его книги навсегда останутся символом такого по-своему любопытного и поучительного заблуждения, которое представляет собой превосходную стартовую точку для философии экзистенциализма. Кириллов у Достоевского утверждает, что если нет Бога, тогда человек сам Бог, и должен доказать это, и Кириллов доводит свою логику до конца – до оправдания самоубийства. Де Сад, по сути дела, доводит до логического конца и свою теорию, защищая аморализм. В любом случае, оспаривать как того, так и другого – бессмысленно.

Я чувствую настоящую порнографию в определенного рода книгах, которые никто никогда не думал запрещать, таких, как, например, «Нет орхидей для мисс Блэндиш», «Политические авантюристы», или даже некоторые романы о Джеймсе Бонде. Форстер обвинил Джойса в том, что тот пытался весь мир облить грязью, но он ошибался, потому что грязь и жестокость «Улисса» направлены на то, чтобы воздействовать на читателя как рвотное снадобье, и, в конечном счете, утверждать красоту и добро. Сам Джойс ощущал свое родство со Свифтом. Джеймс Хэдли Чейз и Гарольд Роббинс издаются для того, чтобы развлекать… и делают деньги, развлекая. Секс и насилие – особенно насилие – предназначены для того, чтобы сделать пищу более вкусной и съедобной. Они подобны содержателям борделей в том, что желают поставлять удовольствия для тех, кто хочет выложить деньги. И если вытащить их опусы на яркий дневной свет, то найдешь другую ипостась аргумента де Сада: то, что доставляет удовольствие, и есть, по его определению, добро. Но де Сад, подобно Вольтеру или некоторым современным логическим позитивистам, выступает против «метафизических»* определений добра. И на самом деле он утверждает: «Люди говорят, что добродетель, самоотверженность, честь и храбрость – добрые качества. Я же утверждаю, что это лживое умозаключение. Для трезвого и последовательного реалиста только наслаждение является несомненным добром». Затем он развивает эту, в общем-то, правильную мысль и доводит ее до абсурда, опровергая самого себя. Удивительно, как ему самому не становится скучно задолго до конца романа «Джульетта». Но, по крайней мере, он ясно осознает те ценности, которые пытается уничтожить.