В 1955 году я провел полдня в постели с девушкой по имени Каролина, студенткой театрального колледжа, с которой меня познакомил Джертруд Квинси. Я никак не могу понять почему, но Каролина была одной из тех девушек, которые вызывают во мне наиболее интенсивный уровень вожделения – чисто физического влечения. Однажды она призналась мне, когда я занимался с ней любовью, что она иногда воображает, будто ее насилуют, и это усиливает наслаждение. Это заставило меня понять, почему почти подсознательно я делаю вид, что насилую ее, обращаясь с ней, как голодный человек обращается с нежным куском мяса, набрасываясь на него и пожирая с волчьим аппетитом. В тот день я занимался с ней любовью много раз – семь или восемь. Это происходило между нами, как игра. В одном случае я вернулся из ванны, а она сидела в одних трусиках, пытаясь застегнуть лифчик. Я бросил ее на постель, не снимая трусиков, только сдвинув их, и почти единственным движением, сразу же вошел в нее, без всяких прелюдий. А чуть позже, когда она уже полностью оделась и собиралась уходить, я занялся с ней любовью, когда она стояла, прислонясь спиной к двери. В нашем соитии всегда присутствовал элемент шока, внезапности.

После этого я почувствовал себя совершенно обессиленным и измотанным, блаженно отдохнувшим и полностью расслабленным, как будто я излил из себя последнюю унцию желания и смог вернуть свой ум для более серьезных вещей. Затем я вышел на улицу и взял молоко со ступенек. Я жил в полуподвальной комнате на первом этаже, и когда мимо ограды дворика прошла девушка, то мельком мне удалось увидеть ее голые бедра выше чулок. Это было подобно удару в живот, в солнечное сплетение. Я понял, что нахожусь в шоковом состоянии, что мое сексуальное желание не истощилось до конца, исчезло только и удовлетворено мое мгновенное любопытство по поводу Каролины. Колодец был явно бездонный.

Такое же осознание пришло ко мне месяцем позже, когда я шел к Каролине, чтобы провести с нею ночь – она делила комнату с подругой. Я зашел в магазин, чтобы купить ей пару чулок. За мной, когда я стоял у прилавка, находилось множество кабинок, в которых женщины примеряли одежду. Я случайно обернулся и увидел женщину в одной из кабинок, она стояла спиной ко мне, без юбки и нижнего белья. Снова я испытал шок от сильнейшего сексуального желания, и хотя, как я увидел позже, это была женщина средних лет, и при обычных обстоятельствах я бы даже не посмотрел на нее во второй раз. Выйдя из магазина, я испытал неприятное предчувствие, что моя ночь с Каролиной не затронет такие глубины сексуального наслаждения.

Это побудило меня сформулировать положение, что сексуальные извращения являются попыткой избежать неудовлетворенности нормальным половым актом. Именно ситуация нормального полового акта провоцирует чувство разочарования и неудовлетворенности. (Рассказывают историю о психиатре, который посоветовал импотенту использовать самогипноз: перед тем, как лечь в постель, он должен был закрыть глаза и повторять много раз: «Она не моя жена)». Все формы извращений заключаются в том, что в нормальную ситуацию добавляется элемент запрещенного: девушка должна прогуливаться в черных чулках и т. д. История полковника Донелли о том, как его избивала гувернантка, представляет собой тот же случай. Это довольно мрачный взгляд на природу сексуального импульса, так как все перестает быть запретным, как только вы заставите кого-нибудь еще участвовать в фантазии. Секс превращается в погоню за недостижимой целью…

Небольшое происшествие в Дублине пять лет тому назад модифицировало эту точку зрения. Я шел в библиотеку Тринити-колледжа, и навстречу мне шла девушка, на ней были белые чулки, и что-то в ее лице вызвало во мне внезапное сильное желание. Я никогда раньше ее не видел, и в течение десяти минут я пытался вспомнить ее. Затем я все-таки вспомнил. Она напомнила мне девушку по имени Газель Хейзел, которая меня нянчила, когда я был ребенком. Это была хорошенькая девочка, которой в ту пору было лет девять или десять, а мне – пять или шесть. Я смотрел на нее, как на свою мать. Я никогда не был так счастлив, как тогда, когда она гладила меня или меняла мне одежду, или помогала мне надеть башмаки. Когда мне стукнуло десять, она вышла замуж. Мне уже были известны детали полового акта, и мне все это представлялось ужасно волнующим и грязным. Однажды я встретил Хейзел в магазине, выглядевшей как всегда прекрасной, на ней был черный жакет и белые чулки. Мысль, что ее муж имеет право задрать ей юбку и снять белые чулки, внезапно наполнила меня жестокой ревностью. Я подумал о том, чем они занимаются в темноте, и мрачно посмотрел ей прямо в глаза, думая, что это сможет произвести на нее впечатление – вызовет у нее мечтательный экстаз или, возможно, злобу. Я вообразил их жизнь, когда она приходит с работы. Все остальное время, которое она проводит с мужем, представлялось мне сплошной оргией. И все же незнакомка выглядела ординарной, и привлекало в ней, что я когда-то знал девушку, похожую на нее, хотя та была, возможно, тоньше и без розового банта…

Мысль о Хейзел – которую я забыл на пятнадцать лет или даже больше – вернула воспоминания о других девушках, которыми я увлекался в детстве: девушка, жившая в одном доме со мной, которая казалась мне святой; девушка с соседней улицы, овальное лицо которой поразило меня какой-то удивительной красотой; тетка с материнской стороны, ненамного старше Хейзел, которая иногда водила меня в кино или к себе домой на чашку чая… Я почувствовал внезапный шок, вспоминая всех этих девушек – все они старше меня, – я относился к ним, как к богиням. Раньше мне никогда не приходило в голову, что я провел детство в матриархальной семье, окруженный женщинами, которых я обожал, от которых я получал только нежность и ласку. Когда я был подростком, я считал женщин желанными созданиями, которые держат мужчин в своей власти из-за сокровища, находившегося у них между ног, которым они одаривают, или отказывают в нем по своему желанию. Это было мужское дело – получить сокровище или преследованием, или ухаживанием, или обманом, или силой… И с тех пор я посвятил свою жизнь обычной мужской задаче отыскать как можно больше сундуков с сокровищами: они были дичью, а я охотником, но все же тенденция их идеализировать всегда у меня была достаточно сильная, и казалось, она противоречила философии сексуальной войны. Теперь я осознал: сексуальная война – это нонсенс. То, чего мне хотелось от женщин, – по-прежнему то же самое, чего я хотел от Хейзел, – сочувствие старшей сестры, сострадание, нежность, ласка, внимание, дающие мне чувства безопасности и уверенности в себе. Я часто испытывал чувство умиротворения, которое охватывает тебя, когда пенис проходит через кольцо мышц у входа во влагалище, и проскальзывает в теплые, ласковые внутренние складки лона. Теперь я понял, что это просто конечная ласка. Проявляя чувство нежности, Хейзел могла протянуть руку и нежно дотронуться до моей щеки, или положить руку на голову, и я немедленно испытывал удовлетворение. Умиротворение, когда входишь в женское тело, – это и есть интенсивное чувство – это ласка, жест нежности, когда она ласкает наиболее интимную часть твоего тела с помощью наиболее интимной части своего тела. Агрессивность, которую Лоуренс называл «сексуальной войной», развивается от жажды этой потребности, точно так же преступность рождается из-за бедности. Даже одержимость Казановы может быть объяснена таким образом – в частности, тип Казановы – это мужчина, который хочет, чтобы все женщины хранили ему верность, а сам он будет поступать так, как ему заблагорассудится. Это желание добиться полной уверенности и в женской любви и одобрении. Все женщины мира любят его, они все жаждут отдать ему свою любовь, даже сознание того, что он находится в постели с другой не играет роли…

Все это привело меня к тому, что в последние годы я потерял интерес к сексуальной войне. В Диане и Мопси я имею общество из двух прекрасных любящих женщин, пока я сплю, жажда безопасности у меня удовлетворена. Эта уверенность в себе, что является даром женщины, достигнута, и я могу полностью отдаться более серьезным проблемам – проблемам философии и эволюции человечества.