Что касается деятельности ЦРУ, то советские спецслужбы получили бесценную помощь от бывшего сотрудника этой службы Ховарда, позволившего надолго вывести из строя московскую резидентуру ЦРУ и разоблачить ряд ее важных агентов в нашей стране.
В этом аспекте разоблачение непомерно самонадеянного образа ЦРУ и ФБР завершает последнее, ставшее известным этим службам дело Эймсов.
В связи с этим агентом советской внешней разведки, высокопоставленным «кротом» в ЦРУ, представляется интересным и весьма уместным вспомнить о руководителе контрразведывательной службы в ЦРУ Джеймса Д. Энглтона, который все свои двадцать лет руководства службой безопасности посвятил безуспешным поискам «крота» как раз масштаба Эймса.
О том, что принесла эта «охота за кротом» как американским, так и другим западным спецслужбам, я еще буду иметь возможность высказаться подробнее.
В своих воспоминаниях о полувековой работе во внешней разведке, написанных до событий 1991 года, я тщательно избегал придавать гласности какие-либо факты или разведывательные операции, которые строго охранялись жесткими рамками «безгласности» того времени в отношении всего, что касалось КГБ (Павлов В. Г. Операция «Снег». М.: Гея, 1996). Эти рамки определялись не столько принципом не разглашать и не писать о том, что Западу не стало известно из наших провалов либо со слов изменников и предателей, сколько требованием скрывать за плотным занавесом секретности любые события и факты, касающиеся деятельности КГБ. Думаю, что чиновники от спецслужб исходили при этом из простого соображения: чем меньше говорить и показывать то, чем занимается Комитет госбезопасности и его отдельные службы, тем больше будут уважать это ведомство.
Именно этой трусливой политике мы и обязаны возникшему в глазах нашего общества образу КГБ — страшного монстра, продолжающего творить прежние ежовско-бериевские беззаконие и произвол.
Теперь обстановка в нашем обществе кардинально изменилась. Многие «страшные» запреты пали, общественность требует раскрыть тайны КГБ. К тому же внешняя разведка выделилась в самостоятельную службу и стала сама определять, что можно и даже должно говорить о своей деятельности нашему народу.
В этих новых условиях я мог бы, кстати, во славу внешней разведки, поведать о тех прошлых делах, в которых мне довелось лично участвовать либо иметь к ним самое непосредственное отношение.
Кое-что удалось дополнить публикацией воспоминаний о Польше, написанных уже в 1994 году, правда, не столько о работе внешней разведки, которую я представлял при польских спецслужбах, сколько о польских партийных и государственных деятелях в кризисные 1973–1984 годы (Павлов В. Г. Я был резидентом КГБ в Польше. Варшава, 1994).
Я рассказал о наблюдениях, сделанных глазами разведчика, располагавшего всей полнотой знания не только о гласной деятельности этих польских руководителей, но и об их закулисных поступках и интригах, о происходившей напряженной борьбе за власть в этой стране.
В своих воспоминаниях я стремился показать в основном свою личную работу по получению актуальной информации о положении в стране в сложное кризисное время. При этом я избегал затрагивать содержание деятельности руководимого мною представительства КГБ СССР при МВД ПНР, потому что это невольно повлекло бы необходимость показать роль и участие руководителей и оперативных сотрудников МВД ПНР в совместных операциях с соответствующей оценкой их позиции в сотрудничестве с КГБ СССР. Учитывая сложившуюся к тому времени ситуацию в польских спецслужбах и в целом по стране, это создало бы возможные неприятные последствия для их положения.
Сейчас я чувствую необходимость восполнить в известной мере этот пробел, но по-прежнему по тем же соображениям считаю себя не вправе касаться всего объема взаимодействия и сотрудничества наших специальных служб (КГБ и МВД СССР) с польскими, координацией которых я занимался почти 12 лет.
Кроме того, мое одностороннее оглашение оценок действий и мнений моих бывших польских коллег считаю неэтичным, тем более что они лишены возможности поправить меня в случае ошибочных интерпретаций их позиций. Учитываю я и то бесспорное обстоятельство, что значительная доля профессиональной деятельности польских спецслужб в те горячие времена как раз и направлялась против политической оппозиции, то есть против многих сегодняшних руководителей Польши. Уже одно это удерживает меня от конкретизации в личностном плане всего нашего сотрудничества с поляками.
Поэтому я ограничиваю свои воспоминания весьма узкой, специфичной, одной из самых закрытых, до сих пор малоизвестной областью разведывательной деятельности, в совместном осуществлении которой силами советских и польских специальных служб мне довелось участвовать. Речь идет об операциях тайного физического проникновения в иностранные объекты с целью извлечения из них важнейшей разведывательной информации и материалов, в первую очередь, шифров и других средств, засекречивающих линии коммуникаций.
Поскольку объектами, представлявшими наибольший интерес для нашей внешней разведки, являлись различные внешнеполитические представительства: посольства, консульства, торгпредства и организации, используемые иностранными разведками в качестве прикрытий (Павлов В. Г. Операция «Снег». М. 1996), операции ТФП в них были чрезвычайно сложными и крайне рискованными. В случае провала, срыва и обнаружения попытки ТФП такая деятельность была чревата серьезными последствиями, возможными дипломатическими осложнениями и громким политическим скандалом. В то же время операции ТФП не являются какимто уникальным видом разведывательной деятельности, присущим только нашей службе. Нет, этими операциями издавна занимаются все разведки мира. Но при этом в литературе на разведывательные темы трудно найти об этом более или менее обстоятельные сообщения.
Поскольку наибольший опыт по практическому осуществлению операций ТФП я приобрел в процессе совместной работы с польскими коллегами, свой вывод об осведомленности западных спецслужб о деятельности нашей внешней разведки в этой области я и основываю на анализе сложившегося сейчас положения в Польше и ее специальных службах.
